Мама, покачав головой, спокойным голосом сказала:
– Слава Богу! У девочек истерика, а я – то думала, – и она пошла на кухню разбирать пакет.
– Девочки! – скоро раздался мамин жизнерадостный голос. – Посмотрите – ка, что я купила!
Катька, как самая послушная, сразу же направилась на кухню. А мы с Алей, толкая друг друга, побежали следом. Мама держала в руках бархатную черную шапочку, вернее, трикотажную с бархатной оторочкой.
– Это ты кому? – спросила Алька. – Себе?
– Кому-нибудь из вас, – неуверенно и теряя торжественный вид, ответила мама.
– Мам! Да такие сто лет уже не носят!
– Да – а! – растерянно сказала мама. – А я думала, вы будете спорить, кому достанется. Продавец сказал, что модная.
– Он тебе наговорит! – возразила Алька.
– Да! – мечтательно улыбнулась мама. – Он мне так понравился. Я только подошла к киоску, как он выскочил из – за прилавка и воркует: «Мадам! Мадам! Чего желаете?»
– Ну, ты и растаяла!
– Конечно, девочки, вам этого не понять. Но редко встречается в одном человеке столько благородства и почитания одновременно. Что же мне делать с этой шапочкой?
– Я буду носить! – заявила Катька, натягивая головной убор на свою изящную головку.
Как ни странно, но бархат выгодно оттенял ее глубокие с переливом карие глаза. Мама просияла и ушла назад в свою школу, где работала завучем по воспитательной работе, и давно привыкла к разным детским штучкам – дрючкам, как она говорила.
Ножнички Алька не взяла. «Вернешься и мне подаришь! – сказала она. – Вдруг они тебе пригодятся?» И ведь как в воду глядела! Еще как они мне пригодились.
По молчаливому соглашению мы не стали рассказывать родителям о моей командировке. Что толку? Помочь они не могут, только расстроятся.
Утром я вышла на остановку, как было условлено, и вскоре возле меня притормозили «Жигули» шестой модели. За рулем сидел тот самый следователь, который вел допрос.
– Садитесь! – не очень дружелюбно обратился он. – Я вас повезу, хоть и не читаю восторгов на вашем лице.
– А вы умеете читать? – не удержалась я от колкости и села, бросив рюкзак на заднее сиденье.
Мы молчали до самых Химок. Да и мудрено о чем – то говорить с водителем в толчее московских улиц.
– Как продвигается следствие? – спросила я, чтобы не казаться невежливой.
– Никак! – не очень вежливо ответил мой спутник. – Меня зовут Анатолием Петровичем.