– Всегда было, ты знаешь. Но вы никогда не совпадали так.
– Мы хотя бы спасемся? – спросил он запоздало.
– Это же были стихи не о гибели. Тот, кому оно близко, знает, что делать, – ответила она загадочно.
Он как-то встряхнулся, открыл глаза. Сон отлетел. Показалось, приснилось.
Почему-то они все-таки долетели, хотя ему это до сих пор кажется странным.
Андрей Бранадский переживал безумие первых недель эмиграции.
Он разговаривал с людьми, ходил в учреждения, оформлял документы, но практически не запоминал ни лиц, ни имен. Что он делал и зачем, стало как-то проясняться потом, но и через много лет, хотя он детально помнил почти каждый год жизни, первые месяцы в Америке вспоминались неточно и смутно. Картинка была смазанной, туманно-расплывчатой, как вид на Гудзон в плохую погоду. Изумление сменялось растерянностью, на смену им приходило ощущение нереальности происходящего. Он был в другом мире, но мир этот почему-то оказывался не столько вовне, сколько внутри него. Хотя снаружи все тоже было другим – дома, квартиры, а главным образом – люди. Знакомые как-то расслабились, а незнакомые – на улицах, в метро, автобусах – выглядели беззаботными и ненатужно радостными. Они улыбались ему, случайному прохожему. Дома он такого, пожалуй, никогда и не видел, ну разве по большим праздникам. Но не было вроде праздника. Да и веселье по праздникам было хмельное и бездельное, а тут спешат люди по делам и улыбаются. Если заметят, что человек замешкался или что-то ищет, тут же спрашивают, не нужна ли помощь.
А у него внутри будто натянутая струна и он старается этой струной улыбнуться в ответ, и она медленно, нехотя ослабевает как туго затянутый галстук. Страшно, тревожно и в то же время легко, тяжело на душе и весело одновременно. Вокруг чужой, непонятный мир, но не страшный, скорее доброжелательный. Андрей с трудом, через силу начал открываться ему навстречу.
Оказалось, что он не умеет делать элементарных вещей – пользоваться банкоматом, стиральной машиной, уличным телефоном, даже в метро нужно учиться ездить. Все это ерунда, конечно, но Андрей чувствовал себя придурком-второгодником в школе для переростков.
В первые недели он звонил ежедневно, каждый раз спотыкаясь о пересчет времени, и все равно этого было мало. Иногда с изменившимся лицом вдруг бросался к телефону в безумной беспричинной тревоге. Что с ней?! Где она сейчас?! Сколько там времени?! Два слова – и вроде отлегло, на лице дурацкая блаженная улыбка, внутри покой и расслабленность. Ровно на минуту.