Шли годы. Славень освоил все премудрости кузнечного дела, мышцы его стали тверже железа, а вот сердце – нет, сердце осталось мягким и трепетным. Да и могло ли быть иначе, если каждый день ему улыбались васильковые глаза Поляны, Ляны, Ляночки?
Поляна закрыла глаза, пытаясь поймать, запутать в ресницах слезы. Но тяжелые капли, накопившие в себе столько горя, столько боли, протаранили черный густой частокол и поползли дальше, по щекам, неудержимо и упрямо.
– Мамочка, ты опять плачешь! Почему?
Легкие пальчики Яси пробежали по мокрым дорожкам, поймали и стряхнули соленые капли.
– Тебе больно, ты заболела?
– Ах, доченька, если бы больно было только от болезни! Хотя ты права. У меня болит душа. Так болит!
Поляна зарылась лицом в светлые кудри дочери и заплакала навзрыд.
– Не надо, мамочка, не плачь! Ну, что мне сделать, как тебе помочь?
В отчаянии девочка обняла Поляну за шею, прижалась к ее лбу, стараясь заглянуть в глаза. И их обеих стала бить дрожь. Она просто сотрясала сплетенные тела матери и дочери, синхронно поднимаясь откуда-то снизу, заполняя все нутро, заставляя вибрировать каждый волосок и стучать зубы. И, странное дело, возбуждение постепенно сменилось умиротворением, сиреневое тепло окутало невесомым покрывалом, отгораживая Поляну и Ясю от всего мира. В голове женщины несколько раз металлическим эхом с убывающей громкостью продребезжало: «Как тебе помочь, как тебе помочь?» И – все. Из нее будто все вытряхнули, все до единой мысли. Потом в оглушающей тишине всплыл голос:
– Вы нужны ему. Вы нужны людям. Готовьтесь!
Сначала в пустоту сознания пробились капли дождя, барабанившие в окно, потом потрескивание огня в печи, потом – аромат перетомившихся щей.
Поляна открыла глаза, ничего не понимая. Ее встретили удивленно распахнутые серые глаза дочери:
– Мамочка, ты слышала? Кто это говорил с нами? К чему – готовиться?
Значит, ей не почудилось. Яся слышала то же, что и она. Кто же это?
Залаял во дворе Серок, простучали торопливые шаги по крыльцу. В избу без стука ввалилась мокрая до нитки бабка Поветиха.
– Ой, что деется, что деется-то! – запричитала она, валясь на лавку и стаскивая с головы платок. – Ну, какому изуверу он помешал, какому окаянному? И как рука-то поднялась у зверя этого лютого на убогонького! Ой, лишенько—лишенько, что на свете творится, что деется!