– Я снова сделал одни рисунки и был уверен в очередной тройке. Вдруг вижу, не говоря ни слова, Цараевич поставил в зачетке «отл», хотя за три предыдущих экзамена у меня в сумме набиралось лишь десять баллов!
– Самостоятельный мужик, – сказал староста, получивший «международную» оценку, то есть тройку.
Но особенно нас удивил своей пятеркой Саша Золотов. Это был веселый, остроумный парень, про таких говорят: «За словом в карман не полезет». Вот его рассказ:
– Ну, взял я билет, сел, думал, вспоминал, но почти ничего не вспомнил. Что-то написал, кое-как нарисовал схему – и все только по первому вопросу. Два остальных совсем поставили меня в тупик. Остался я один в аудитории. Цараевич подошел ко мне и отобрал листок. Через весь лист начертил здоровенную стрелу и направил ее в сторону двери. Недолго думая, я повернул стрелу на него. Смотрю, глаза у него стали круглые, лицо покраснело, сопит и глядит на меня. Сейчас, думаю, как треснет кулаком, так и дух из меня вон. Однако он сдержался и снова повернул стрелку на дверь, а я опять на него. И тут раздалось какое-то шипение: «Ш-ш-што?» Я с наивным видом ответил: «Когда прийти во второй раз?» и Цараевич стал хохотать, трясясь всем телом, вытирая рукавом слезы и держась за свой толстый «курсак». Отсмеявшись, он положил руку на стол – пришлось дать ему зачетку. Гляжу, ставит к моим тройкам «отлично». Подал мне зачетку и пожал руку. Я настолько был уверен в двойке, что просто остолбенел и до сих пор не могу прийти в себя, – признался Саша.
– Вот дает! – удивился староста.
– Чудит старик, – мрачно изрек один из выгнанных.
Но однажды, уже будучи дипломниками, мы пошутили и над Медоевым. Он вошел в дипломную комнату, сел верхом на стул, опершись о спинку руками, и принялся рассматривать склонившихся над столами своих питомцев. Помолчав, угрюмо молвил:
– Вот кончите институт и на улице меня узнавать не будете…
И тут Вовка Бочкарев «нашелся»:
– Только в одном случае. (Стул с седоком медленно повернулся в его сторону.) Я вас узнаю из тысячи. Но могу ошибиться, если увижу вас бегущим стометровку.
В аудитории грянул такой гомерический хохот, что профессор заткнул уши.
– Шалуны! В ваши годы я тоже бегал. Посмотрим, какие животы будут у вас к пятидесяти годам.
…Прошло почти сорок лет, а у меня перед глазами нарочито серьезное лицо и смеющийся взгляд Георгия Цараевича. Так и представляю себе, как он кладет мне на стриженую макушку руку и «рычит»: «Всепоглощающий ум», а я боязливо, стыдясь своей неразумности, втягиваю голову в плечи.