На столике передо мной лежат книги, и нет, наверное, лучше часа: окруженный книгами, освещенный экраном компа, осиянный ночной свежестью, ты чувствуешь себя не то что бы умиротворенным, но настроенным на иную жизнь. Все повседневное остается за бортом, как ненужный груз.
Грустно, господа.
Но, может статься, в этой грусти есть некий секрет очарования?
Может, в этой грусти залог твоего нормального существования?
Может, в этой грусти – забвение вещей, которые, как говорил Сократ, мне абсолютно не нужны?
Я не хочу делиться ни с кем своей грустью.
Пусть она будет со мной.
Прощай же грусть, и здравствуй, грусть!
…Нет, я, конечно, понимаю, что Андрею Малахову приходится непросто.
Этому человеку нужно выпускать ежедневное ток-шоу, да еще и поддерживать рейтинг популярной передачи.
Но, может, стоит ему посмотреть хотя бы одну его программу, и сменить пластинку, а то и перейти на другой, ну, хотя бы, еженедельный формат?!
Нет, право, я не шучу: попал на днях совершенно случайно на очередную малаховскую говорильню и… ушам своим не поверил – передача была посвящена семейному конфликту; часть семьи выступала за мясоедение, а часть за сыроедение. И вот этой теме все было посвящено, кричали люди, голосили свидетели, делали важный вид надутые эксперты; а над всеми ними царил Малахов, как огромный скифский курган.
Над всей этой глупостью.
Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?
Рейтинг, господа, рейтинг.
12. Я люблю Москву
(грустная заметка)
Я люблю (любил?) Москву: названия ее улиц и районов звучат, как песня, льются, как река; бесшабашный характер ея давно вошел в привычку, а бешеные просторы поражают воображение.
Однако последнее мое пребывание, несмотря на радостный повод (1 мая сего года в Доме Высоцкого показывали спектакль, созданный по моей пьесе), поселило в сердце какую-то неясную тревогу.
Я попытался выразить ее в стихотворных строчках после того, как оказался на Патриарших прудах.
На Патриарших прудах,
там,
где сидели Берлиоз и Бездомный,
бродит странный
народ,
большей частью
бездомный,
но не в смысле том,
что лишенный
крыши над головой,
а, скорее, лишенный
отечества,
не чувствующий
страны под собой,
потерявший почву,
а, стало быть, и опору,
давно позабывший
про ту прекрасную пору,
когда слова
не расходились со смыслом,
благоухали, как роза,
обретали значенье и плоть.