А что?
Какая разница. Главное, этот крик выпил все силы. И Винченцо
рухнул на пол. И умер. А теперь он лежит и смотрит, не испытывая,
кажется, ничего, помимо легкого удивления. Разве такое бывает?
- Лежи смирно, - сказал барон и погрозил пальцем. А Винченцо
закрыл глаза и подумал, что, наверное, он в самом деле умер или
умирает. И возможно, произошло это не здесь и не сейчас, не в
замке, а еще там, перед городом магов, на поле, объятом
безумием.
Возможно, его задело.
Или сакхемские барабанщицы виноваты. Или сам разум не выдержал
напряжения, сочинил историю про поездку, про замок.
Барона.
И эту вот странную страшную девочку, которая пытается что-то
сделать с его сердцем.
Пускай.
Мысль о смерти, которая вот-вот наступит, принесла несказанное
облегчение. И Винченцо решил, что не станет ей сопротивляться. Он
ведь изначально должен был умереть. Еще там, в городе.
Там было столько возможностей, а он не воспользовался ни
одной.
- Ему плохо? – заботливо осведомился барон. – Или чего он
улыбается?
- Как знать. Возможно, разум его поврежден. Или привиделось
чего. Сейчас госпожа закончит, и спросите.
Смерть все не наступала.
А ковыряние в груди доставляло определенные неудобство. От чужих
рук там, в теле, было немного щекотно. И совершенно подлым образом
захотелось чихнуть.
А еще в туалет.
Но Винченцо держался, подозревая, что ни первое, ни второе в
нынешних обстоятельствах неуместно. В конечном итоге, даже если он
безумен и все существует исключительно в его воображении, это не
повод вести себя недостойно.
Щекотка усилилась.
И желание чихнуть.
И… кажется, еще немного и он все-таки опозорится. Но вот руки
убрались. И кто-то сказал:
- Все.
А Винченцо смог сделать вдох. И выдох. И сел в постели.
- И-извините, - он из последних сил сдерживал позорное желание.
А потому с поспешностью, совершенно неподобающей человеку
серьезному, сполз с кровати.
Останавливать его не стали.
Задавать вопросов тоже.
Благо, ночная ваза была на своем месте. И только запоздало стало
слегка стыдно, что свидетелем телесной слабости его стала юная
баронесса.
Правда, растрепанная, мрачная, с окровавленными руками, которые
она деловито пыталась оттереть остатками некогда роскошной юбки, на
баронессу она походила слабо.
Полегчало.
И Винченцо все-таки чихнул.
Потом снова.
Потер нос.
Обернулся и задал вопрос, который давно уже его мучил: