17
Я уже указал на разницу, существующую между группами людей, соединенных с целью насилия и с целью промышленного производства, на разницу, состоящую в том, что первые способны к самопожертвованию, а последние нет. Это странное обстоятельство – причина того, что занятия торговлей и промышленностью пользуются гораздо меньшим уважением, чем занятия военным ремеслом. С первого взгляда кажется неразумным – и многие писатели старались доказать, что мирные и рассудительные люди, занятие которых состоит в том, чтобы покупать и продавать, пользуются меньшим почетом, чем буйные и часто безрассудные люди, занимающиеся убийством. Тем не менее человечество, вопреки философам, отдавало всегда предпочтение солдатам. И это вполне справедливо. Задача военных в сущности состоит не в том, чтобы убивать, а чтобы быть убитыми, и вот за это мир, хотя и довольно бессознательно, чтит их ремесло. Убивать есть дело палачей, и мир никогда не чтил их выше купцов, но он уважает солдат за то, что они отдают свою жизнь, служа государству. Солдат может быть беспечен, пристрастен к удовольствиям и приключениям; всевозможные побочные побуждения, и притом довольно низкого свойства, могут влиять на выбор им этого ремесла и руководить его повседневным образом жизни, но мы уважаем его за то, что, поставленный в проломе крепостной стены и, имея позади себя всевозможные удовольствия мира, а впереди только долг и смерть, он, как мы уверены, не отвернется, а смело пойдет вперед. Он знает, что такой выбор может каждую минуту представиться ему, и поэтому заранее решился и всегда готов смело встретить смерть.
18
Не меньшее уважение питаем мы к юристам и врачам – уважение, основанное на их предполагаемой самоотверженности. При всей учености и ловкости юриста мы главным образом уважаем его в силу нашей уверенности, что, заняв место судьи, он, невзирая ни на что, будет стараться судить справедливо. Если бы мы могли предположить, что он будет брать взятки и пользоваться своей ловкостью и своим знанием законов для содействия несправедливым решениям, то как бы умен он ни был, мы не могли бы уважать его. И это уважение мы питаем к нему исключительно в силу нашей твердой уверенности, что во всех важных случаях справедливость для него будет играть главную роль, а его личный интерес – второстепенную. Причина нашего уважения к врачу еще яснее. Как бы громадны ни были его знания, мы с ужасом отшатнулись бы от него, если бы он смотрел на пациентов как на субъектов, пригодных для его опытов, а тем более, если бы узнали, что, подкупленный лицами, заинтересованными в смерти его пациентов, он употребляет все свое искусство на то, чтобы под видом лекарства предлагать им яд. Наконец, тот же принцип становится вполне очевиден в применении к духовным лицам. Никакая доброта характера не заменит во враче недостатка знания или проницательности ума в адвокате; но духовное лицо, если даже его умственные способности ограничены, пользуется уважением в силу самой его предполагаемой самоотверженности.