За высокой конторкой сидели два каких-то старых-престарых господина. Один из них читал газету и почти совсем ушел в нее, так что из-за большого листа виднелись только две руки да седая плешивая макушка. Другой старик, в больших круглых очках в черепаховой оправе, низко склонившись, разбирал какую-то лежавшую перед ним бумагу. Это и был сам судья.
Рядом с ним сидел председатель приходского комитета, краснолицый толстяк, который говорил с Оливером в первый день его поступления в приют. Мальчик тотчас же узнал его.
По другую сторону от конторки стоял какой-то взлохмаченный рослый мужчина, весь перепачканный в саже и угольной пыли, с целой шапкой нечесаных волос на голове. Он нетвердо стоял на ногах, то и дело переступая с ноги на ногу и комкая в руках свою шапку.
Оливер покосился в его сторону и не мог отвести глаз от этого человека. Подумайте только: лицо у него было совсем черное, а на нем ярко выделялись зубы да налитые кровью белки глаз.
Мальчик никогда раньше не видел трубочистов и вообразил, что странный человек так и родился на свет с черным лицом. И это так напугало Оливера, что он замер на месте.
Впрочем, неудивительно, что лицо трубочиста Гемфилда испугало мальчика: даже не будь черным, оно все равно было бы страшным, поскольку на нем отпечатались грубость, черствость и жестокость.
Этот Гемфилд был очень злым и неприятным человеком, он славился по всему околотку как отпетый пьяница. Все знали, что он бьет свою жену и тиранит своих учеников, и поэтому никто не хотел отдавать к нему в учение своих детей. А между тем трубочисту при его ремесле всегда требуется мальчик. Вот в такое-то затруднительное время Гемфилду и довелось проходить мимо приходского приюта и увидеть объявление про Оливера. Трубочист тотчас же отправился переговорить с приходским начальством и сказал, что он согласен взять к себе в учение мальчика, про которого написано в объявлении. Они скоро столковались, и теперь оставалось только закрепить договор у судьи.
Бамбл стоял на пороге, держа за руку Оливера, и ждал, когда его позовут. Но на них никто не обращал внимания: приходский председатель задумчиво чертил что-то на бумаге, старый судья, видно, разбирал лежавшую перед ним бумагу да и задремал над нею. Другой старик совсем ушел в свою газету и, кажется, тоже заснул.