Бросаю на неё очередной взгляд. Девчонка смотрит
слегка пугливо, но в то же время будто с надеждой и даже любопытством. Так ли
она наивна, чтобы верить, будто если расскажет мне про офигеть какую любовь
отца ко мне; то я резко воспылаю желанием одарить её всем, что ей щедро
сыпалось при его жизни?
Мила не отводит взгляд. А в её глазах проявляется
дербанящая меня горечь. Какого хрена эти её тоска и безнадёга на лице уже не в
первый раз отражаются на мне?..
— К чему это всё? — с нажимом выпаливаю.
Она вздыхает. Опускает взгляд, сглатывает, словно
искренне проникается моим состоянием, которое вроде как вообще чувствоваться не
должно. Уверен, что стороны я сама невозмутимость. Так какого хрена Мила
смотрит на меня так, будто чуть ли не в слезах перед ней стою?
— Он любил тебя больше, чем ты думаешь, — её голос
чуть дрожит. — Просто не умел это выразить. Как и ты.
Грудную клетку сдавливает так, что дышать становится
невозможно. Быстро хватаю воздух ртом.
Хватит. Это уже чересчур.
Какого хрена Мила продолжает говорить со мной так,
будто мы и вправду типа одна семья были? Словно она знает нас обоих достаточно,
чтобы лезть не в своё дело? Типа имеет право. Вообще никаких сомнений у неё в
этом. Либо это наивные розовые очки, либо и вправду жестокая игра, либо просто
да пошла бы она нафиг.
— Меня тошнит от твоих попыток всё упрощать, —
выталкиваю из себя наконец. — Кто ты такая вообще? С чего взяла, что я нуждаюсь
в своём сочувствии?
Мила слегка пятится в сторону. И наконец я вижу в её
глазах знакомую настороженность с примесью враждебности.
— Я оставлю вас наедине, — сдавленно проговаривает
она, и, не дожидаясь больше ответа, выходит из церкви.
Не знаю, как я справилась бы без Лёши. Он заходил к
нам на протяжении месяца почти каждый день. Благодаря ему я сдавала экзамены,
правда, только ЕГЭ, без вступительных в отдельном универе. Потому что
передумала поступать в Саратов — я хотела оставаться в городе только из-за
папы, а теперь смысла не было. Тем более что-то мне подсказывало, что меня
совсем скоро выселят из этой квартиры. Я тут держалась исключительно потому,
что Максу пока было не до меня.
Он, конечно, никогда не признает, но явно переживал
смерть отца куда более глубоко, чем я могла себе представить. Поначалу меня
даже снова подмывало как-то достучаться до хмурого братца, потому что папа ведь
стремился перед смертью наладить с ним контакт. И я своеобразно чувствовала
своей обязанностью сделать это за него.