Поскольку полк был сформирован в
Узбекистане (Термез – это юг Узбекистана), то, по понятным
причинам, самая распространенная национальность в нашей роте, да и
во всём полку была – узбек. Узбеки кучковались со своими земляками,
разговаривали на своём языке, защищали друг друга от всяческих
напастей и посягательств. В следствии всего этого, припахивать
молодых для всяких грязных работ узбекам приходилось из любых
других землячеств, только не из узбекского. То есть, если
какому-нибудь «дедушке» надо припахать молодого, чтобы помыть после
обеда котелок, то узбека припахивать не надо. Потому что это
чревато последствиями. Самому помыть свой котелок, это «дедушке» –
впадлу. А узбекского молодого припахивать опасно. Остаётся
единственно правильный выбор – заорать «Арлёп, иды суда!». Арлёп,
это на русском языке с узбекским акцентом обозначает Орлов. Если
закричать «Гирекхь, иды суда!», то придёт двухметровый Ваня Грек.
Ваня занимался борьбой, Ваня может прибить. А такое никакому
дедушке не хочется. Поэтому выкрикивается – «Арлёп, иды суда!».
Орёл, понурив гриву, идёт. Моет «дедушке» котелок. Завтра он моет
уже три котелка. Послезавтра - у него полные руки грязных котелков.
И ещё поставлена задача подшить пару воротничков на «дедушкины»
гимнастёрки. Через три дня Орёл уже не успевает выполнять все
«поручения». Чтобы он успевал, «дедушки» начинают выдавать Орлову
пинки под зад. В большинстве случаев пинают Орла узбеки, потому что
узбеков у нас большинство. Орёл понуривает гриву пуще прежнего и
начинает тихо ненавидеть узбеков. Орёл втихаря называет узбеков
урюками, а узбеки громогласно вслух называют Орла чмошником. Всё
это с марта происходит перед моими глазами.
А тут - бац - мы в Афгане. Из полотна
бетонки торчит кусок рельса, Андрюха Орлов меняет порванное в хлам
колесо. А мы томимся от безделья и от холода. От всего этого
постоянно курим.
Потом у нас закончились спички.
Сигареты надо было чем-то поджигать, а поджигать было нечем. И
тогда я вспомнил досконально изученное мною в школьные годы
бессмертное произведение Пришвина. Там дядька, то ли охотничью
собачку под паровоз бросал, то ли костёр разжигал при помощи ружья
«тулки». Точно уже не помню. Но разжечь костёр при помощи пороха и
капсюля всё же решил попробовать. Разрядил я пулю из автоматного
патрона. Всунул на её место комочек ваты, выдранной из моего
бушлатика. Вытащил из пулемёта затвор с бойком. И принялся
корячиться. И так пристраивался по бойку шлёпнуть, и эдак. Потом
оно, всё же, как-то у меня сработало. Бли-ин! Под бронёй,
оказывается, так больно звук бьёт по ушам! И ещё по пальцам. Гильзу
у меня развернуло, как розочку. Пальцы мне отбило. Хорошо, что наши
Советские гильзы сделаны из очень пластичного металла. Этот металл
не разлетелся осколками, не выбил никому глаза. А только сделал мне
синими пальцы. Я завывал, как Акелла, когда он созывал Стаю на
славную охоту. И, конечно же, хрен подкурил сигарету.