Жаль, что учитель был таким жестоким.
Смерть – вот лучший учитель жизни.
Стою всё так же в центре зала, повернувшись к выходу, смотрю в пустоту. Чего я зависла, собственно? Я собиралась к директору? Что ж…
Делаю шаг, второй.
Конор свистит в свисток, пытаясь призвать класс к порядку. Поздно. Раньше их надо было воспитывать. Как моя прабабушка любила повторять: когда поперек лавки лежит еще можно воспитывать, а потом – бесполезно. Вроде так звучало…
Теперь всё. Они уже выросли, у многих внутри гниль, которую не вытравишь. Впрочем, мне какое дело? Я тут ненадолго.
Осталось несколько месяцев. Потом свобода. Относительная, конечно, но…
Чувствую леденящий холод, лижущий тело, но в то же время почему-то становится горячо, словно прожигает, жгучей волной проходит по позвоночнику.
С досадой понимаю, что это.
ЕГО взгляд.
Взгляд, на который мне должно быть по фигу. Кровь отливает от щек.
Есть у меня такая особенность, когда все обычно краснеют я, наоборот, бледнею, становлюсь белой как смерть.
- Вещи её верните.
Голос у Тора низкий, спокойный. Обычно он такой… лениво-вальяжный, это еще называют говорить «через губу». Да. Признаю. Я знаю какой у него обычно голос. Я вообще непростительно много о нём знаю для человека, которому всё равно.
Как-то сразу после его слов становится тихо. Подозрительно тихо.
Уверена, даже не глядя на них, что все сейчас смотрят на Тора. И смотрят удивленно.
- Я что-то не ясно сказал? Вещи Щепкиной на базу.
- Торыч, ты… - это Да Винчи, Данила Виноградов, любитель недружеских шаржей, считающий себя гением, трепло.
- Вещи. – мне странно, но Торопов повышает голос тона на два.
- Одиннадцатый «Е», это уже какой-то… паноптикум! Я вас… я… - это Конор вспомнил, наконец, что вообще-то он тут учитель и должен был бы быть главным – но как бы не так. И это все знают.
- Сергей Иванович, я сам разберусь. – Тор делает шаг.
Конор изумленно пялится на него, даже свисток изо рта выронил.
Я все еще стою вполоборота, но вижу, а главное – чувствую, что этот шаг он делает ко мне. А потом…
Потом резко сдирает с себя футболку, и так же резко надевает мне на голову. Я ничего не успеваю сделать. Мягкая ткань накрывает моё тело пряча бесстыдную наготу.
Вскидываю на него глаза и давлю сквозь зубы:
- Сними! – весь яд выплескиваю, который есть! Всю… все ненависть, которой нет на самом деле.