Не помню его нежностей, поцелуев. А вот руки помню хорошо. На всю жизнь осталось их ощущение.
Па-па. Я никогда не называл его иначе, даже говоря о нём с другими.
Мы с Асей перевезли родителей в Москву 15 декабря 1974 года.
Эти несколько месяцев московской жизни он простоял у окна, глядя на стройку дома во дворе. О чём он думал? Что вспоминал?
Умер он без меня. Махнул рукой, когда его уносили.
Когда приехала скорая помощь, её бригада оказалась абсолютно неподготовленной. Врач не мог сделать внутривенное вливание, облил себя папиной кровью. Это не помешало ему, отмываясь в ванной, украсть только что появившиеся колготки.
Носилок тоже не оказалось. И папу несли к машине на одеяле. Мужских рук тоже не хватило, и Ася бросилась за нашим соседом Лёвой Николаевым, редактором телевизионной передачи «Очевидное – невероятное», а теперь программы «Цивилизация».
Я увидел папу мёртвым, заплатив заранее за бальзамирование. Он лежал красивее, моложе, здоровее, чем я привык его видеть.
Никогда я не сказал ему, как его люблю, как уважаю его неприспособленность, отсутствие практицизма, его неумение разговаривать с начальством…
В жизненных, обыденных ситуациях он был скромен, почти незаметен, немногословен, очень ироничен. При этом я много раз слышал, что он был незаменим в компаниях, в застолье.
Иногда он мурлыкал себе под нос песни на идиш, обрывки молитвенных песнопений. Это к нему я пришёл с вопросом:
– Папа, мне сказали в школе, что я еврей. Это правда?
– Конечно. Я тоже еврей. И мама тоже.
– Ну а что же мне делать с моим языком? Он же у меня русский? – и я высунул свой язык.
Становлюсь похожим на деда
И давно похож на отца…
<…>
Сквозь глобальность и рациональность,
Сквозь одежд современный покрой
Вдруг проступит национальность,
Заиграет отцовская кровь.
Все, что тушевалось, тупилось
В быстротечной сумятице дней —
Незатейливость, тихость, терпимость, —
Выступает ясней и ясней.
И о деде я слышал всё то, что,
Чем мне памятен мой отец.
Вдруг доходит, как старая почта,
Мне доставленная наконец.
Это стихи Бориса Абрамовича Слуцкого, возникшего зримо в самой моей юности. По сей день я произношу его стихи, вижу его перед собой.
Не очень помню, как это произошло. Мне кажется, что я встретил его впервые в доме профессора Яхниса. До войны к этому профессору, тратя немалые деньги, мама водила меня, чтобы избавить от бронхоаденита, бронхиальной астмы. После войны я снова попал в профессорский дом, но уже не в качестве пациента, а как кавалер.