А когда-нибудь ведь
Куплю на поезд
Билет обо всем говорящий,
Сяду в купе
И поеду.
Я устала…
От всего окружающего.
Чёрт! Да подари же мне крылья!
Ангел-Хранитель, что где-то на небе!
Я устала жить понедельником,
Но жалко погибнуть
Так не хотела бы…
***
Тут клавиши поют блюзом и грустью…
От жуткой тоски рвутся струны гитары…
И руки пляшут диким мангустом,
А ноги с силой жмут на педали…
Тут некогда были концерты, застолья…
И выключен свет, и муза звучала…
Теперь это все – февральская воля…
Как будто все затянулось, упало…
Я выбью такт в судорожном ритме,
Сделаю так, чтобы из тихого – громко!…
Выиграю у мангуста в джазовой битве
И засниму это все на кинопленку…
…И настигнет осенний вечер нас в одном пригороде Парижа… или Саратова —неважно как-то. Мы возьмем портвейна… или же виски… и сядем на крышу. И будем молчать, и играть в карты. На парижан, смотрящих снизу на нас кособоко, мы наплюём с той самой крыши. Ты улыбнешься, я – твои мысли услышу и позову тебя вслед за мечтою. Ты, послушав меня, нежданно рванешься, вцепившись в руку мою, послав все нафиг. И уже позади пригород Парижа и брошенные на крыше нами карты. И наше неуклюже взрослое детство смоет волной прелюдных эмоций. А мальчик, что был по соседству, смотри – снова станет с тенью своей играть в странные прятки.
И в погоне вслед за мечтою все несчастные маски волна смоет! Мне просто чуть – чуть… просто с тобою… просто маленькая парижская или – да неважно – крыша… и совсем не в прятки с судьбою.
***
Будь с ней, милый. Просто будь. Ярким горизонтом в темнейшей ночи… Сквозняком, что крепко обнимает ее дверь…. Временем новым, где ключи Обрели наконец свою пару… потерей потерь… ужином ее, где ни лампы, Ни свечи так не нужны… где все так легко… где все ее смешные детские ляпы Для тебя превращаются в кофе с молоком… утром, где она, прищурив глаза, Побежит в теплых тапочках готовить для тебя завтрак.
Будь для нее алмазом – Таким неправильным, помесью с топазом… и воздухом будь ей.
Будь с ней, милый. Просто будь с ней.
***
Такое написать может только влюбленная женщина,
Закрывающая лицо свое плотно от истерик туманами,
Что с тоскою в глазах полжизни судьбою обвенчана,
И с мозгом, что тысячу лет как пропитан дурманами.
Она не обворожительна и совсем почти не особенна.