Из глубины просторной комнаты,
в которой он с трудом узнал кабинет Мазарини, послышался тихий, но всё ещё властный
голос:
- Входите, маркиз! Входите
же скорее!
Несколько секунд Франсуа-Анри
оставался на месте, моргая, чтобы привыкнуть к полумраку. Первое, что он
различил перед собой, был массивный письменный стол, вплотную придвинутый к изголовью
кровати. Он был завален свёртками чертежей и документами, разбросанными
беспорядке очиненными перьями. Отдельным рядком стояли несколько чернильниц с
открытыми крышками, а возле подсвечника с оплавившимся огарком свечи лежали печати
и палочки красного сургуча.
В тусклом свете от неровного
пламени свечей в канделябрах, стоящих по обе стороны от кровати, вырисовывалось
изжелта-бледное лицо человека, полулежащего на больших подушках, которые поддерживали
его голову и плечи.
Поседевшие волосы и заострившиеся
черты лица изменили кардинала до неузнаваемости. Всегда цветущий и моложавый,
благодаря тщательному уходу за собой и вниманием к здоровью, теперь он казался состарившимся
на добрый десяток лет.
Не ожидая увидеть столь
разительную перемену в его облике со времени их последней встречи, дю
Плесси-Бельер застыл в оцепенении, не находя слов, уместных для приветствия.
Кардинал избавил его от этой
необходимости:
- Присядьте, - тихо произнёс
он и приподнял левую руку над одеялом, указав на стул возле кровати.
Он говорил чуть слышно шёпотом
похожим на свист, так что Франсуа-Анри пришлось напрячь слух для того, чтобы
разобрать отдельные слова.
- Я не задержу вас надолго.
Вы освободитесь ещё до отъезда короля. Сейчас его занимают разговорами мой секретарь
и врач. Мэтр Лаворио обладает глубокими познаниями в медицине и похвальным
умением поведать правду о болезни в таких словах, чтобы пациент мог стойко принять
неизбежное. Что до господина Кольбера, то с ним самим и с его талантами вы уже
знакомы.
Франсуа-Анри присел на краешек
стула. От едва слышного и натужного звучания голоса безнадёжно больного
человека ему стало не по себе, но он прислушивался к каждой произносимой фразе.
Из того, что ему доводилось слышать в беседах с Мазарини, на треть шуток и замечаний
по пустякам две трети приходились на важные сведения, известные только кардиналу.
Именно эти сведения он любил маскировать за кажущимися бессмысленными
отступлениями от темы разговора, словно проверяя собеседника на внимательность.