Но было две разновидности реальной власти: одна – наиболее эффективная, это представительная власть – съезд и Верховный Совет России; вторая – сугубо административная, действующая по инерции, из остатков и осколков былой советской власти, то есть президентско-правительственная власть с ее колоссальным чиновничеством. Это она произвольно использовала инструменты власти для захвата огромной государственной собственности в условиях предельного истощения казны и отсутствия контроля со стороны центральной власти и общества. Она обеспечила обогащение целого слоя новых бюрократов и новых собственников. Это «новое нечестивое согласие» и «новый союз» оказались самым аморальным, циничным и плохо подготовленным в профессиональном плане правящим классом. Но, собственно, контрреволюция и не могла быть иной.
В результате сформировалась любопытная дихотомия: во-первых, съезд депутатов и Верховный Совет, восстановив иерархию представительных органов власти по всей вертикали, обеспечивали управляемость всей легислатуры и административной машины предельно ослабевшего государства; во-вторых, в такой обстановке Верховный законодатель формировал новое законодательство для нового государства и вносил коррективы в правительственную политику, не давая полностью разрушить слабую государственность; в-третьих, Верховный Совет не мог опираться ни на одну политическую силу, ни на одну партию, их не было. Некоторые аналитики проводили в те времена аналогии между гибнущей Россией и Веймарской республикой (Германии) 30-х годов ХХ века.
Однако для сравнения не было оснований. Там, в Германии, в частности, была другая проблема – выплаты огромных репараций победителям ослабевшей, побежденной страной, унижение от поражения и отхода Эльзаса и Лотарингии и т. д. Кстати, великий экономист XX века, уже широко известный в те времена, Дж. М. Кейнс написал несколько работ, в которых указывал о необходимости смягчения репарационных и иных обязательств, наложенных на Германию по условиям Версальского мирного договора. Ученый-экономист обосновал, что эти репарации и обязательства чрезмерны для германской экономики и ее населения, что неизбежно приведет к быстрой радикализации общественных настроений. Еще до поражения Германии во Второй мировой войне, обсуждая будущий передел Европы, при встрече в верхах в Ялте Уинстон Черчилль вспомнил эти мысли Кейнса и сообщил Сталину и Рузвельту, что он тогда попросил премьера Великобритании Эттли обратить внимание на этот взгляд, высказанный Кейнсом. Но это мнение не было услышано. Видимо, Черчилль вспомнил об этом не случайно, он, как и другие два лидера, тогда думал о формах послевоенного управления побежденной Германией, не говоря уже о европейском мирном порядке в целом.