Николай схватил девушку за локти, сжал так, что казалось, она переломится, приподнял легко.
– Поставь на место, – Даша смотрела бесстрастно, и Сынок ее послушно опустил.
Хан соскочил с подоконника, уселся в кресло, положил руки на колени. Сынок, потирая пылавшую щеку, рассмеялся, занял другое кресло. Даша удовлетворенно кивнула, села на диван, оглядела приятелей и сказала:
– Сначала вы помоетесь как следует, мыло и мочалку я вам принесу. Барахло свое в ванной сложите, заберу потом. – Она стукнула три раза в стенку, в коридоре послышались шаги, дверь приоткрылась, на пороге появился большой чемодан, шаги удалились.
Даша встретилась с Ханом взглядом, улыбнулась, а смотрела брезгливо.
– Будьте ласковы.
Хан внес тяжелый чемодан, дверь закрыл.
– Переоденетесь, – Даша указала на чемодан. – Будете жить тут тихо-тихо. Шалить, господа, не советую, хозяин здесь человек серьезный.
– Девушка, вы нас ни с кем не спутали? – Сынок начал злиться. – Я – Сынок! Или у вас со слухом плохо?
– Поесть я вам принесу, – Даша вышла, и приятели услышали, как щелкнул замок.
На дворе дождило. Ветер захлопал форточкой, капли шлепали по стеклу, залетали в комнату.
Корней вытер простыней лицо и шею, с отвращением отпихнул теплую и влажную от пота подушку, сел в изнеможении. Скоро светать начнет, а сна нет, и дождь облегчения не принес, парит.
Корней прошелся по комнате. Эх, выйти бы сейчас во двор, как есть, голышом, шлепая по лужам, пробежаться, остановиться под карнизом, почувствовать, как колотит вода по голове и плечам, стоять до мурашек, до озноба. Мало человеку надо. Что такое счастье? Это почесать там, где чешется, думал Корней, усаживаясь какой уже раз за ночь в ванну.
Все сбылось, всего он добился, Яков Шуршиков. Авторитет у него, деньги, женщины; покоя – нет. Не то что во двор выскочить – окно распахнуть страшно, видится, вот они стоят… покойники. Зарезанные, удавленные, сколько их, чужими руками убитых? Не перечесть.
С семнадцатого Корней пальцем никого не тронул, копейки не взял, ничего ему новая власть предъявить не может, а все одно – страшно.
Обирает он, Корней, людишек недогадливых. Так ведь это у земли края нет, а у всего остального он обязательно имеется. У жизни же человеческой край всего ближе, самое страшное, что не угадаешь, где он, думаешь – далеко, а оказывается, за углом, с ломиком, может, с ножичком.