не берут их на продажу. Отдавайте то, что назвали и молитесь дальше своему чумному богу».
– Ты давно живёшь в Малмсбери?
– Всю жизнь. Принял обет двенадцатилетним, а в этом году мне исполнится сорок. Я наполовину бритт, по отцу. Наш народ среди изгоев, сам знаешь. Монастырь был для меня лучшей юдолью, так моя мать решила после гибели отца. Это – правда, вся моя жизнь проходит в молитвах и чтении книг.
– Любишь книги?
– Очень люблю. Когда брат Иоанн назначил меня библиотекарем, я был счастлив.
– Сколько всего монахов в аббатстве?
Мы отдыхаем на невысоком холме в полумиле от монастыря, его хорошо видно сверху, дымок из кухонной печи струится вверх, растворяясь в прозрачном воздухе. Тихо, природа застыла в ожидании осени.
– Восемнадцать, – говорит брат Тегван. – Без Иоанна Скотта.
– Тебя ведь не было в Малмсбери, когда Эригена умер?
– Не было. По поручению аббата я отправился в Гластонбери. Недалеко от монастыря на руинах римской виллы братья нашли несколько свитков, написанных по-гречески. Настоятель Гластонбери попросил Иоанна Скотта прислать человека, знакомого с эллинским языком, чтобы разобраться в рукописях.
– Обнаружилось что-то интересное? – спросил я.
– Любопытные книги, – сказал брат Тегван. – Трактат «О соборах» святого Илария Пиктавийского20, несколько язычников римских авторов, их имена мне ничего не говорят, кроме Марциана Капеллы21. Я первый раз такое увидел, переводы с латинского на греческий. У меня сложилось впечатление, что римляне, жившие на вилле, упражнялись в литературном мастерстве. Некоторые фрагменты свитков повторяются, но каждый раз немного иначе, будто переводчик шлифовал свое искусство.
– Когда ты вернулся, Эригену уже похоронили?
– Да. Я спросил, как он умер, келарь брат Ансельм, он замещает сейчас покойного, приора у нас нет, сказал, что Иоанн Скотт отошёл к Господу ночью во сне.
– Ты не поверил? Почему?
– Его все ненавидели, – сказал брат Тегван. – Все, кроме меня. Ты, верно, думаешь, брат Эльфрик, что монастырь это такое место, где все только и размышляют о приближении к Господу нашему. Может, в других аббатствах так и обстоит, только не у нас. Пожрать послаще да поспать подольше, да попенять крестьянам, что мало провизии принесли во славу церкви и попугать мором или набегом данов за нерадивость, вот и вся забота. На всенощной с такими гнусными рожами стоят, что поневоле вспоминаю того языческого императора