Один за другим из колонны падали люди. Кто на обочину, кто-то внутри толпы. Кого-то добивали, кого-то было лень. Мы шли, переступая через упавших, специально не обращая внимания – вдруг и конвоиры не заметят тех, кто отстал и остался на снегу, вдруг повезет выжить. У меня даже стала рождаться идея – тоже просто упасть, все равно еще немного и упаду не нарочно.
Как раз в эту минуту прозвучала команда «Rast! (Привал!)». Я до сих пор ненавижу ни отдых, ни привал, ни даже само это слово. «Движение – это жизнь» – самая главная поговорка, которую изобрело человечество. Верьте, я же отсюда говорю вам это.
Теперь, когда закончилась извилистая лесная дорога, мы только и заметили, какой длинной и оттого еще более ужасной была наша колонна. Мы вышли на огромное поле, которое отделяла от неба резкая черная полоса – железная дорога. Там, вдалеке, на этой сверкающей от яркого солнца железной черте стоял состав товарного поезда. Начало колонны от вагонов разделяли метров сто, не более. Колонну остановили уже из репродуктора, оттуда со стороны железки. «Nicht bewegen! Sie haben eine Pr; fung auf der Flucht! (Прекратить движение! У вас будет соревнование по бегу!)». И смех, этот громкий смех смерти…
Движение прекратилось не сразу, замерзшие и ничего уже не соображающие люди по инерции продолжали идти, пока не встретились с автоматной очередью.
Даже в конце колонны было слышно, как попадали люди, стоящие там, впереди.
Я не могла шевелить языком и еле процедила в ответ на вопросительный взгляд соседа, паренька лет семнадцати: «По одному из колонны нужно бежать к вагону. Кто добежит, выживет, кто нет…».
На поле остались лежать не только те, кто бегать не очень-то мог и до войны: старики, дети. Много и молодых обессиленных пленников, пытаясь изобразить бег, получали пулю, едва споткнувшись или перейдя на ходьбу от бессилия.
Чем ближе подходила моя очередь, чем ближе хвост колонны приближался к поезду, тем явственнее я представляла, что там, в распахнутой пасти вагонных ворот, в той неизвестной черноте, закутанный в одеялко, лежит и ждет меня мой ребенок. Я не думала, смогу ли добежать, хотя ноги все больше и больше отказывались идти – я знала точно – Я добегу, мне туда нужно, Я справлюсь. Я не слышала гогота, я помню только два мгновения: когда на старте мои ноги кто-то сдвинул с места так, будто я всю жизнь готовила себя к этой стометровке, и тот миг, когда меня подтолкнул в спину приклад, когда я уже покачивалась на краю деревянного, покрытого инеем вагона, готовая упасть обратно.