Словно. Будто. Как рассказывать истории без этих слов, как не запутаться в описаниях того как постарел и съежился замок, превратившись в серию маленьких комнат полных пыли, дырявых котлов и ветоши, как осторожно на цыпочках выходит принцесса из ванной, стараясь ступать лишь на белые плитки пола и оставляя на них замысловатый узор маленьких мокрых следов, как ночные сны подхватывают налету мысли и летят… летят, не зная пространства и времени, что бы где-то в прошлом шептать Одиссею, смотрящему в Зеркало Вод, смертельное ласковое «…обернись… обернись…» Он прав, я непременно запутаюсь и позабуду о самом главном, о том, с чего начиналась история, о том, ради чего она начиналась, о двух одиноких людях, однажды все же встретившихся в метро.
* * *
Он давно уже ничего не угадывает, мы бесцельно бродим по улицам, пока моросит дождь, а когда он заканчивается – заходим в какое-нибудь маленькое кафе что бы перекусить. Он вспоминает тот день, когда мы ходили в театр, и смеется над своей глупой белой рубашкой, он считает, что мои любимые цветы – красные розы, он выбросил блокнот со своим рассказом и когда я молчу, он всегда говорит о работе. Он попросил вернуть потраченные на меня деньги, потому что настали трудные времена, и они действительно настали. Но я приношу ему деньги, и снова и снова соглашаюсь на встречу, то ли по привычке, то ли отдавая старые долги, то ли от того, что хотелось бы думать, что все это имело какое-то значение, что все-таки можно как-то приблизиться, посмотреть в чужого тебе человека так, что бы хоть на мгновение увидеть в его зрачках что-то кроме своего собственного отражения.
Но может быть Оля права, и все лишь ребячество, а я – застрявший в пубертатном периоде несчастный подросток… Кто в юности не писал стихов?
Тогда, сколько бы людей в метро я не встречала, я никогда никого не пойму, потому что никогда не увижу, и каждая встреча будет отражением того момента, когда мы с ним, расставшись посреди станции, сели в разные вагоны и разъехались в противоположные стороны…