ИВАН. Если я хорошо вас понял, сюда идет ваша мать, и вы этому не рады.
КСЮША. Ну, трындец… Да у меня от нее – полный даун!
ИВАН. Мое имя – Иван. Мне так жаль вас: вы – существо крайне слабое духом, без всякой собственной воли. Я думаю, ваша мать вас подавляет, а вы настолько слабы, что неспособны даже подчиняться, и не знаете, как это бывает хорошо. Если б вы могли вообразить себе два тысячелетия полного одиночества!.. Поверьте на слово: ваша жизнь не совсем плоха, пока у вас есть мать. (Уходит).
КСЮША. Отпад!.. (Вслед ему) Эй, чувак! Я не врубаюсь: ты чего, две тыщи лет живешь? Если – под дурью, то я и десять могу, ништяк!
Входит Юлия, оглядываясь на Ивана.
ЮЛИЯ.(Волнуясь) С кем ты говорила, Ксения?.. Кто это?
КСЮША. Без понятия. Задвинутый какой-то. Бабахнутый на всю башню. Я пошла.
ЮЛИЯ. Ты опять клянчила наркоту?.. Ты опять украла у меня деньги?
КСЮША. Если б за все твое бабло можно было вернуть отца, я бы у тебя всё потырила.
ЮЛИЯ. Ты хоть что-нибудь чувствуешь ко мне, кроме ненависти, дочь?
КСЮША. Потрындеть охота? Вон, твой сервис чешет, с ней и трынди.
Ксюша уходит. Входит Дана.
(Вслед Ксюше) Я же с тобой разговариваю… (Дане) Дана, а как же там Верушка, одна?
ДАНА.(Говорит с акцентом). Пришел Фома Еремеевич вместе с ее сидением. Вера Аркадьевна сегодня очень добро себя чувствует. Она хочет обойтись со своей помощью.
ЮЛИЯ. Ты видела велосипедиста?
ДАНА. Конечно, я видела.
ЮЛИЯ. Как тебе показалось, сколько ему лет?
ДАНА. Мне показалось двадцать пять лет.
ЮЛИЯ.(Рассеянно) Да… мне показалось так же… Выходит, что мне показалось.
ДАНА. Юлия, ты увидела знакомого друга?
ЮЛИЯ. Если б я его увидела, он бы сейчас был на тридцать лет старше.
ДАНА. Ты печальна, Юлия. Ты печальна о ком-то через тридцать лет? В мире бывает мужчина, такой дорого ценный, кроме Бога?
ЮЛИЯ. Бога я не знаю. Драгоценных мужчин – тоже. Но его… забыть невозможно.
ДАНА. Я не имела такое. Я думаю, Бог захотел, чтобы ты его немножко узнала, и дал тебе такого мужчину. Ты не говорила мне. Я – твоя охрана, но еще я – чуть-чуть твоя подруга.
ЮЛИЯ. Конечно, Дана. Просто, о нем я ни с кем никогда не говорю.
ДАНА. Как его имя?
ЮЛИЯ. Иван.
ДАНА. Почему ты не забудешь его?
ЮЛИЯ. Ему было двадцать пять лет, но он читал жизнь, как книгу, выученную наизусть, словно прожил двадцать пять столетий. Он говорил невозможные вещи, но я ему верила.