– Я попытаюсь что-нибудь сделать! – крикнула она, обнимая мальчика за плечи.
– Нет! – закричал Мейкон. – Не дергай его, вообще ничего там не трогай!
Но было уже поздно. Едва она потянула тело, как обломки, придавившие Уоша, разом ухнули куда-то вниз. Железный штырь выскользнул из раны, и кровь хлынула струей.
Мейкон принялся звать на помощь, Эйва зарыдала.
– Прости меня, прости, – снова и снова повторяла она, в ужасе заламывая руки, не зная, за что схватиться, словно разрывалась между желанием помочь и страхом навредить.
– Эйва! Эйва! – продолжал звать Мейкон.
Наконец дочь услышала его.
– Прости, – сказала она.
– Не думай об этом. Просто прижми ладони к ране. Прижми посильнее и постарайся остановить кровь. Просто жми, и все.
Зная, что это бесполезно, шериф опять попытался протиснуться в узкую щель. Без результата.
– Дочка, слышишь меня? Прижми ладошки к его боку и надави, – сказал он.
Эйва словно во сне прижала руки к боку Уоша. Почувствовала пульсацию крови, текущей сквозь пальцы. Тогда она зажмурилась и заплакала. Оставалось лишь надеяться и молиться. В конце концов, Эйве было всего тринадцать. Она не вполне представляла, что такое Бог. И даже не была уверена, что верит в него, но все равно молилась. Сейчас она была готова поверить в кого угодно. Все на свете отдала бы, лишь бы ее лучший друг остался жив.
И тут она почувствовала холод. Руки онемели от плеча до кончиков пальцев, их начало покалывать. Голос отца затерялся где-то вдали. Все звуки отступали, исчезая во тьме, сгущавшейся под закрытыми веками, тьме, сделавшейся такой плотной, как никогда в жизни.
Блуждая в этом мраке, Эйва продолжала звать Уоша. Он стоял там, в самом центре темноты, его бледная кожа едва заметно светилась. Он был покрыт синяками, на лбу – порез, одежда перепачкана цементной пылью, рубашка на правом боку разорвана, из раны текла кровь. Но, похоже, Уош не обращал на это внимание. С ничего не выражавшим лицом он смотрел на Эйву.
– Все в порядке, – произнес он голосом, чем-то напомнившим голос ее матери, умершей пять лет назад. – Все будет в порядке.
И он улыбнулся. Россыпь мелких веснушек на его лице походила на корицу, просыпанную по скатерти. Он рассмеялся – опять голосом матери Эйвы.
Эйва открыла глаза. Отец продолжал выкрикивать ее имя. Тело болело и саднило. Она все еще стояла на коленях рядом с Уошем, прижимая ладони к ране, пальцы стали липкими от его крови. Послышался вой «скорой», чьи-то вопли и плач. Люди зарыдали то ли от страха, то ли оплакивая Мэтта Купера, или просто потому, что не понимали, как в мгновение ока праздник превратился в кошмар.