Фотограф опять защелкал затвором, человек с видеокамерой поправил свой микрофон, чтобы удостовериться, что все записывается. Он уже предвкушал, как смонтирует пленку и наконец предъявит ее миру. И все увидят, что какой-то шериф небольшого городишки в Северной Каролине пытался утаить дочь, которая способна на невозможное.
Раздались новые крики, даже ругань, но Эйва уже ничего этого не слышала. Все вновь отдалилось, тьма вернулась, а время скакнуло вперед.
Когда она открыла глаза в следующий раз, то увидела желтоватые плитки больничного потолка. Густой запах антисептика казался марлевой повязкой на лице. К тому же Эйва замерзла. Ужасно замерзла. Рядом бубнил чей-то голос. Она запаниковала, попыталась сесть на постели, но голова начала раскалываться, распространяя по телу такие острые боли, что дыхание перехватывало. Эйва хотела закричать, но не получилось.
Боль затухала постепенно, будто разряд молнии в ночном небе, оставляя после себя лишь содрогание. Между тем бубнеж не прекращался. Голос был низким, искаженным, он слышался словно из-под воды. Эйва подумала, не начала ли она глохнуть. Звук затянулся на одной-единственной ноте, затем взвился и постепенно стих. Эйва поняла, что там не говорили, а пели. Распознала отдельные слова, тон и тембр… И тут, словно внезапно переключили какой-то тумблер: она узнала этот голос. Слух восстановился, волна облегчения унесла боль.
– Это ты, что ли, Уош? – спросила она, приподнимая голову.
Парнишка с закрытыми глазами сидел на металлическом стульчике, поставленном к стене в ногах ее койки. Одна его рука была поднята, пальцы сведены в знаке «о’кей». Он делал так всякий раз, когда изо всех сил старался взять нужную ноту. Уош и сам знал, что его голос для пения не слишком подходит. Читать вслух получалось куда лучше, и он часто читал Эйве.
Услышав ее, Уош прекратил петь и широко улыбнулся.
– Я был уверен, – сказал он.
– В чем?
Ее собственный голос оказался тонким и хриплым. Девочка попыталась приподняться на локтях, чтобы лучше видеть друга, но тело не послушалось. Она рухнула на подушку, не сводя с Уоша глаз. Он был тем же, что и всегда: долговязым тринадцатилетним подростком, книжным червем, каким она его знала. И это было здорово.
– Что ты сразу проснешься, если я тебе спою, – ответил Уош.