Через тонированные стекла было трудно видеть, куда ехала машина, да и ему было это всё равно – он привык к приключениям. За его двенадцать лет жизни гея, он никогда не был подвергнут ни унижениям, ни опасным ситуациям, что он относил к охране его богом и своему легкому, положительному характеру.
Машина въехала во двор большого палаццио, и ворота за ней закрылись. Тарантино было предложено пройти в комнату ожидания, куда через некоторое время зашел высокий монах в черной рясе и приятным, чуть строгим лицом и сел на стул напротив Тарантино.
Он рассказал, что визит Тарантино является тайным, и таким он должен оставаться, если тот хочет иметь клиента, который живет здесь, в палаццио и который наслышан о Тарантино и его деятельности. Тарантино закивал, соглашаясь на все условия.
О деньгах речи не было, но Тарантино знал, что ему заплатят сполна. Через некоторое время монах вышел и в дверь вошел пожилой, круглый, невысокого роста человек, как показалось Тарантино, в кардинальской одежде. Тарантино показалось, что он видел портрет этого человека в центральных газетах.
Тот поздоровался и пригласил Тарантино во внутренние покои палаццио. Там был приготовлен ужин и стояла высокая кровать с альковом. Тарантино присел к столу, наливая себе бокал вина в старинный граненый хрустальный фужер. Вино оказалось высшего качества, Брунелло. Тут он почувствовал, что этот человек в рясе кординала подошел к нему сзади, и наклонившись, поцеловал Тарантино в шею, туда, где росли завитки его блондинистых от краски и солнца волос.
Тарантино развернулся всем своим женственным телом и, улыбнувшись кординалу, стал расстёгивать свое легкое шелковое платье.
Так началась связь Тарантино с Ватиканом. Никаких имён при встречах с ним – дневных и вечерних – не произносилось, да он и не спрашивал, наслаждаясь тайной, связывающей его, бедного крестьянского сына с этими высшими служителями католического бога, требующего от своих служащих клятву неприкосновения к женщинам и целибата. Но он был мужчиной, хотя и особым, геем, и умел хранить тайну глубоко в своей памяти и в сердце.
Он видел своих высокопоставленных церковью клиентов на первых страницах центральных газет, но рот его был закрыт от сплетен щедрыми подаяниями отцов церкви, оплачивающими его верную службу деньгами католической церкви.