– Жить хочешь? – спрашивает Даша, и не совсем понятно, у него или у Жабы. – Тогда попроси прощения во вконтакте. Тебе же говорили, что если коллектив на тебя плюнет, ты утонешь. Ну вот ты и тонешь, Лаптев.
Что ей отвечать, совершенно непонятно. Но вместо тебя отвечает Жаба, только не словами. Она разевает пасть, оттуда вымётывается стремительный чёрный язык, обвивается вокруг ствола дробовика, выдёргивает его из Дашиных рук, отшвыривает в сторону. SPAS-12, булькая, уходит в глубину.
– Вот теперь поговорим, – квакает Жаба. – Ты ж сама сказала, что он будет как я. Значит, у него отрастут жабры и он сможет жить под водой. А вот ты – просто человек, и тебе тут не место.
При этих её словах сила, державшая Дашу на поверхности, исчезает, и та медленно начинает погружаться в трясину. По щиколотку, по колено… Голубые Дашины глаза наполняются слезами, лицо дёргается, она начинает всхлипывать, потом ревёт в голос, плечи трясутся, и складка на фиолетовом топике трясётся в такт плечам.
Тебе становится безумно жалко её – и ты делаешь отчаянное усилие, воображаешь себя ракетой, и ракета получает команду на старт, бьёт белое пламя из серебристых дюз, ракета сперва медленно-медленно, а потом всё быстрее поднимается из шахты, вонючая трясина шипит по-змеиному и испаряется, над облаком пара встаёт в полнеба радуга, а под радугой – заплаканное и такое родное лицо Даши. Ты касаешься ладонью её волос, и…
И просыпаешься в полутьме, видишь зеленоватое сияние часов, слышишь сонное дыхание Мишки, ощущаешь мягкое дуновение ветра из открытой форточки. Пытаешься вспомнить, что сейчас было, но не можешь, остаётся только отсвет чего-то ужасно стыдного и ужасно радостного. Причём и то, и то – одновременно.
Первое, что он увидел на доске – это картинку с Царевной-Лягушкой, только сейчас вместо Ивана-Царевича она целовалась с огромным, в её рост, крестьянским лаптем. Справа от картинки печатными буквами зияло слово «БОЙКОТ».
Первое, что захотелось сделать – это от души врезать Таньке Скорняковой мокрой тряпкой. По лицу. Пришлось быстренько сосчитать в уме до пяти, это кое-как помогло. Затем пришла мысль взять тряпку и молча, как вчера, стереть рисунок. Но тут же понял: именно этого от него и ждут! Он будет стирать их художества, а они – мерзко хихикать: получилось! Достали!