В
один день, когда в небе раздался клекот беркута, распластавшего
крылья в потоках воздуха, Филипп вдруг схватил притороченный к
седлу лук. Он быстро натянул тетиву — и разящая стрела унеслась
ввысь! Чуть погодя беркут уже лежал на снегу. Граф тогда напряженно
поглядел на убитую птицу, ожидая, уж не покажется ли кто из нее?
Однако беркут так и остался лежать беркутом: мертвым и совершенно
неподвижным. Солры тогда общипали его на перья и добавили их к
своим вороньим, как трофей. Глядела тогда на хищную птицу и
Мариэльд. Что пыталась она высмотреть в убитом создании — прибытие
брата или подтверждение безумия Белого Ворона — было
непонятно...
А
когда на землю стала сыпаться, как снег, любое крылатое создание,
будь то гарпия или орел, пролетавший слишком низко, Лука не
выдержал и в один из дней спросил сидящего у костра
графа:
—
Милорд, если удосужитесь, скажите, почему вы убиваете этих существ?
Помнится, отец говорил, что вы бережете и демонов, и животину, и
коней — и зазря жизни их не обрываете... Чем же вам эти горные
птицы не угодили?
—
Времена поменялись, Лука.
—
Что же это, птицы стали хуже?
—
Нет, — ответил тогда Филипп, продолжая созерцать ночное небо, — Но
раньше я был уверен, что птица — это птица, конь — это конь, а
преданный мне человек так и остается все тем же преданным
человеком. А сейчас я уже ни в чем не уверен...
Лука тогда так и не понял странного
объяснения своего господина и ушел к своей лежанке озадаченным. Ну
а Филипп продолжил глядеть на звездное небо. Оно здесь было ближе,
и звезды рассыпались над головой, словно разбросанное
пшено.
* *
*
Наконец, вечером отряд вместе с проводником
выехал на горные равнины, где все лежало как на ладони — открытым и
обнаженным. Здесь, как на белой пятнистой шкуре, виднелись
прогалины с сухой травой. На них паслись огромные отары овец.
Прошлогодние ягнята жались поближе к матерям, бегая только подле
них. Шерсть у горных овец была такая густая и плотная, что
кутающийся в плащ Жак лишь завистливо высказался в духе: «Мою бы
душонку сейчас — да прочь из тельца, в шкурку бы
овечью».
Пара пастухов была занята тем, что гнала
отару к огням поселения, сильно выше. Качались фонари на шестах,
которые держали в руках дети. Лаяли пастушьи псы, блеяли овцы.
Отара собиралась в один сплошной поток из шерсти и копыт, который
тек к ограждениям. А где-то сбоку вели стадо поменьше:
бело-пятнистых коз, сливающихся с местностью.