-
Амур жесток, Иван.
-
Кто? А, не суть то. Ты слушай дальше. Стрельцы значится, за тебя
просить готовы, да и казаки городовые с пушкарями, а все одно не
выпросят. А Волконскому спокойно надобно воеводство довести, ему
вскоре на новое место ехать, ой хлебное скажу тебе. Вот и предложил
он тебе дело. Когда Пожарский Москву отбил, многих наши в полон
взяли, да предложили, что ежели кто желает из ляхов службу править
за Царя Михаила Федоровича, то пусть крест целуют, да за
Урал-камень путь держат. Там и со своими ратиться не надо, и золота
много, а местным воеводам помощь добрая.
-
Много уехало? – удивленно спросил Владимир.
-
Да достаточно. Вот и предлагает тебе князь Андрей к ним
направиться. Обещал на первое время дать, да в сборах не торопить.
Екатерину свою с собой возьмешь, сына уму научишь. А как время
придет да позабудется все, вернешься и заживешь – богато и
спокойно.
-
Катерина хворая, не доедет, - покачал головой Владимир.
-
Так не торопит вас никто. Сергий скажет, что обознался, суда не
случится…
-
Мерзавец.
-
Мерзавец, - согласился Иван, - согласен ты, Владимир? Нет у тебя
времени долго думы думать.
-
А если откажусь?
-
Суд будет. Скорый да жестокий. Не моя воля, - развел плечами
Белорецкий, - срок тебе день, и тот уже кончается.
-
Сына могу увидеть?
-
Спрошу, Владимир. Коль разрешат, думаю примчится сюда
Дмитрий.
-
С Богом, Иван.
***
В
комнате было душно и грязно. Последствия утреннего обыска были
столь же явственными, сколь наверху. По полу были разбросаны вещи,
стол, перевернутый стрельцами, пытавшимися разнять дворянку и
своего товарища, так и лежал на боку, чуть отодвинутый от скамьи,
где лежала Екатерина Васильевна. Она была одета в длинное
приталенное платье, сочетавшее в себе черты русского и польского
платья – любил Меховецкий свою жену, не скупился, любой каприз
оплачивал не глядя, денег давал даже на сложные заказы портнихам –
а она любила мужа, все старалась тоску его по родным краям
скрасить, пусть и такими мелочами.
-
Сыне, подойди сюда, - тихо сказала мне мать, - видеть тебя
хочу.
-
Что болит? – спросил, подойдя я.
-
Ништо болит, сыне, - прошептала она, - отхожу я. Видать, время мое
настало. Пора мне.
Во
мне все похолодело. Еще вчера, хоть и уставшая, но твердо стоящая
на ногах женщина, сейчас она лежала и не могла пошевелиться. Мать
была бледной, голос ее тихим – ей явно нужна была помощь, та,
которую в этом времени я не мог оказать. Что с ней? Я не знал – но
это могло быть что угодно, от сердечного приступа до чего-то более
серьезного.