Выпил я самогонки, успокоился и стал думать, куда могла пропасть вся шишка? На соседей, да и вообще ни на кого я не мог грешить, ну а раз так, то и нечего переживать, не велика потеря, а на посылку у того же соседа и возьму, ведь вместе за шишкой ходили.
Сгрёб я всю эту шелуху опять в мешки и понёс в сени, думаю, что потом всё это нужно будет отдать соседу, он свиноту держит, а им тоже витамины нужны, ведь для свиней лучше кедровых шишек витаминов и нету.
Выхожу с мешками сени и случайно задеваю плечом сапоги-бродни, висевшие там с последней осенней рыбалки, и мне показалось, что в них что-то есть, хотя точно знаю, что там ничего не должно быть. Снимаю сапоги с крюка и уже второй раз за день шлёпаюсь на мягкое место, сапоги полны отборных кедровых орехов, и, даю руку на отсечение, ни одного испорченного орешка там не должно было быть. Ни кедровка, ни белка, ни бурундук, ни сам горностай испорченного ореха никогда не возьмут.
Для меня, конечно, это была радость, но с печалью на глазах, ведь мой горностай, видимо, крепко обидевшись, ушёл навсегда, а жаль.
Засыпаю в надежде, что никаких кошмарных или пророческих сновидений в эту ночь не будет, ну разве что приятные женщины навестят, и всё будет почти как наяву: ну там, неземная любовь, страстные объятия, и всё дальше, и всё приятней, и так до побудки, до «другого» всё равно уже в снах не доходит, так, разве что чисто платоническая любовь, если хотите.
И в этом сне мне не снятся страстные, неземные Аэлиты, но наяву давно налажены отношения с вполне земной сахалярочкой, аборигенкой Ульяной. А вот будет ли у нас та любовь, о которой мы оба мечтаем, это бабка надвое сказала. В этом сне я живу в глухой тайге, на самом берегу проточного озера, которое речушкой стекает в ревущую горную реку. Река не всегда одинакова: весной, в половодье, она неистовствует в перекатах, бьётся и мечется в каменных ущельях, злобно, словно грызёт, подмывает берега, руша вековые деревья и унося их словно спички.
Иногда она, играючи, устраивает заторы изо льда и вырванных с корнями деревьев, чтобы широко разлиться по болотистым низинам, марям и тайге, отчего деревья, как бы становясь короче, стоят по колено в ледяной воде с острыми иголками от тающего льда. Потом затор прорывает словно гнойник на ложе реки, и вся накопленная многотонная масса, ледяным и древесным месивом, устремляется к новой узкости, чтоб уже там взгромоздить новую плотину, ещё выше, ещё страшней.