Случайно прочитав в газете объявление о наборе рабсилы, я опять поставил на кон свою судьбу и рванул за удачей в Читинскую старательскую артель «Ключи». На улице конец ноября, зима в разгаре, о каком золоте может идти речь, и мы не старатели Клондайка, нашедшие золотую жилу в шахте или глубоком шурфе, где можно вести добычу круглый год. Я ехал в надежде устроиться бурильщиком в золото разведку артели. Позади у меня годы и годы работы в нефтегазоразведке Туруханска, Эвенкии и Тюменской области, Якутская артель «Ыныкчан», и Колымская старательская артель Усть —Среднекана, Амурская тоже пролётная артель именуемая остряками «Чих-пых», а теперь вот ещё и золото поищем, судьба, знать, такая, не отпускают недра.
Артель оказалась богатой, только вот платить по-человечьи там тоже не стремились, а старатель, как и в любой другой артели, был батраком, чьи трудодни зависели не только от добычи презренного металла, но и от многих других факторов. Это, может быть, и элементарная скупость, и просто каприз или дурное настроение хозяина, председателя артели.
Буровые установки были канатно-ударными, я с ними был знаком, но самостоятельно на них никогда не работал, поэтому меня взяли только помощником бурильщика. Но и то ладно, ведь в противном случае обратно уехать мне было не на что, а податься зимой больше некуда, тупик. С неделю я «окалачивал груши» на базе артели, где за высоким забором охранников было больше, чем блохастых «женихов» на собачьей свадьбе.
Это была настоящая зона, да и «Сам», имею ввиду преда артели, плюгавый, хитрющий мужичишка жил за высоченным, двойным забором, между которыми по ночам бегали овчарки с охранниками на поводках. Это была запретка, на которой могли и застрелить, если ненароком попадешь туда.
Я ничего не имел, у меня кроме моей трудной жизни ничего не было, и всё, что я видел, казалось продолжением страшного сна, навеянного рассказами старых узников ГУЛАГ, колымских лагерей. Заборы с колючкой по верху, вышки, озлобленная как овчарки злобная охрана. Мне нечего было терять, я не потел по ночам от страха, что меня обворуют или убьют, и я сам уже был на пределе и готов был пойти на всё, кроме предательства, хотя и сознавал, что соверши я в отчаянии что-то нехорошее, никогда не простил бы себе этого. Никакое оправдание не будет оправданием, пойди я против себя и своих жизненных принципов. Всё в жизни делается ради чего-то, реже ради себя любимого, но чаще ради кого-то, и это всегда оправдано.