Неработающее левое ухо, безусловно, доставляло определенные неудобства, однако не помешало благополучно закончить аспирантуру и остаться в родном вузе преподавателем, и даже дослужиться до должности доцента – до должности, но не звания, хотя и оно никуда бы от меня не делось; и я уже начал собирать документы…
После нескольких недель лечения менингита я переехал из четырехместного, предоставленного мне одному «люкса» ЦРБ, в полностью заселенный двенадцатиместный «хостел» ЛОР-отделения 2-й горбольницы. Прошел там курс хрустких уколов в голову, за уши; маленький, энергичный врач шептал: «Восемьдесят шесть, тридцать четыре, двадцать семь… – а может, кричал мне в правое ухо. – Главное, хотеть слышать все лучше и лучше! Все зависит от тебя! Улучшение есть!»
Я слышал его, и верил, и хотел… А потом он пропал куда-то, так и не закончив мой курс лечения: по слухам, то ли сам слег в больницу, то ли в запой ушел – не знаю. Все равно, спасибо ему, а также всем его «братьям» в белых халатах и сестрам медицинским – тоже.
По сути, опять меня спасли, в очередной раз выходили; что ж: очередное спасибо. И, пожалуй, остановимся на этом – хватит. ХВАТИТ МЕНЯ СПАСАТЬ. И выходить (и входить тоже) хочется уже самостоятельно, и стоять – самому тоже. И убирать за собой я могу сам. Вот только…
«Гудит, как улей, родной завод…»7. А также, как «фабрика», «мотор», «генератор», «электростанция». Добавлю и своих ассоциаций: как холодильник, микроволновка, стиральная машина, пылесос, трансформаторная будка, ливень с грозой за приоткрытым окном, швейная мастерская, вагон метропоезда у открытой форточки, мчащиеся по трассе карты, аэродром, с непрестанно взлетающими и садящимися самолетами… А еще иногда, как бесконечно настраивающийся и никогда до конца не могущий настроиться симфонический оркестр – и вот тогда это становится почти невыносимым.
О чем это мы? Пелевин говорит о некоем фантастическом, на первый взгляд, органе в человеческой голове – «уме „Б“», постоянно вырабатывающем боль и страдание8. Я – о конкретной, двадцатичетырехчасовой реальности своей головы: о шуме, точнее шумах, которые там постоянно раздаются…
Головная боль прекратилась почти полностью недели через три после того, как я пришел в себя в больнице под Новый 2009 год. А шум остался – разный: громыхание, гул, гудение, жужжание, журчание, плеск, шорох, шипение, свист, звон… постоянно колеблющийся – от тихого шелеста до свирепого рева – непредсказуемый. В нем есть основной фон и отдельные «звуки», «мелодии», «тональности», «инструменты» и их сочетания. Я много раз пытался понять: на что он больше всего похож и как его описать, – но так и не смог. Он не уловим до конца, не понятен, не определим. Единственное, что про него можно сказать точно – он