Мы стали располагаться. И тут крик Кочина, обращённый к командиру полка Гришке Забегалову: дескать, чего мы медлим, надо с ходу штурмовать, уходят драгоценные минуты, их потом наверстать будет труднее, если будет упущен миг. Немцы не выдержат нашей атаки – это уже доказано с прошлой войны. Психика у них хлипковата и нервы тонкие, не то, что у наших – верёвки.
Понимаешь, Виктор, меня трясло – первый бой. Я посмотрел на Ивана. Его тоже поколачивало, но он старался не показывать дрожи в теле.
Дождь, как внезапно начался, так и кончился. Выглянуло солнце, осветив поле боя, где по всему горизонту тянулись наши и немецкие оборонительные линии, а кругом лежали убитые. Похоронные команды не успевали собирать трупы. Временами раздавались одиночные выстрелы, и кто-то со стоном падал. Боя здесь как такового не было. Обе стороны устали, только снайперы не прекращали своей дуэли, укрывшись в надежных тайниках и следя за противником через оптический прицел.
Я видел, как Кочина сковала предбоевая дрожь, все тело дергалось, будто по нему пустили ток. Он смотрел в стереотрубу на вражеские окопы, но там была полнейшая тишина.
– Повымерли там что ли? – зло сказал полковой комиссар и оглянулся на командира полка. Забегалова.
Его, как и Кочина тоже потряхивало. Он держался всеми фибрами своей души, но и его молодость толкала схватиться с врагом. Немцы – вон они на горушке. Один бросок и все. А там рукопашная. Наши умеют молотить штыком. Бациллы патриотизма проникали в самые сокровенные места души и оставались там, соединяясь с пылом полкового комиссара. Во всем теле была необычайная легкость, которая толкала нас на бруствер, толкала в спину, смеялась: мол, трус, чего с него взять. И мы, уже не владея собой, были все там, кричали, ругались и били по ненавистным рожам фашистов. Но пока для атаки приказа не было, и надо было ждать.
– Григорий Иванович, – обратился Кочин к командиру полка, – давайте рванем, ведь до врага рукой подать, да и если они там, что-то уж больно тихо.
Командир полка, казалось, не слышал слов комиссара и друга. Он весь был углублен в свои мысли, нервно дергалась щека, да по лицу пробегала краснота возбуждения. «Молод еще, – думал я, – тебе бы не полком командовать, а ротой. И мне стало страшно, Но потом пришла спасительная мысль: мол, мы еще себя покажем. Молодость и храбрость города берут».