Вскоре появился и Иван Уваров с огромным синяком под глазом. Он не сопротивлялся, но двое сзади шли и крутили ему руки. Уваров скрипел зубами и молчал, выводя своих мучителей из себя. Рядом бежала русоволосая жена Маша и кричала: «Что вы позволяете изверги? За что?» Рыжий, лицо побитое оспой, зло ругался. «Шлюха поганая, что вякаешь? Закрой рот! Скоро и за тобой приедем. Каков муж, такова и жена. Докажем, помяни меня. Ишь, расфуфырилась, распустила косу-то. Вырвем её, как ядовитое жало контры, чтобы не смущала мужиков».
«Не твоя – поддонок, так и злобствуешь», – прорычал Уваров. «Захочу, и будет моей. Сама приползёт. А от тебя какой прок, даже мужиком быть не можешь».
Он подбежал к Ивану и резко ударил его сапогом в пах. Иван, скрючившись, падает. Он приготовился ещё ударить его, но жена, не владея собой, впилась зубами в руку милиционера. Рыжий верещит от боли и, торопясь, вытаскивает наган. Вытащив, целится в грудь женщине.
– А-а-а, – кричит Иван Петрович, и слышит голос Виктора:
– Отец, что с тобой?
Денисов очнулся, посмотрел на реку, на звёзды и сказал:
– Заснул, кажись, и снова увидел, как нас трёх Иванов забирали в сорок первом НКВДШНИКИ, как вцепилась Маша, мать твоя зубами в руку одному из них, когда он ударил твоего отца в пах. Я сейчас кричал также как и тогда, чтобы привлечь людей. Но никто не подошёл. Понимаешь, как были напуганы наши односельчане. Уверен, что из окон своих домов, они смотрели на нас. Мне кажется, анонимку на нас написал старший из Кочиных. Он был недоволен, что во главе колхоза стоит не он, а его сосед Иван Уваров. Сплетни распускал, слухи, чтобы сбить народ, но у него ничего не получалось, вот, видимо, он и решился на крайность. А эти держиморды и рады стараться.
Глубокие морщины прожитых лет сбежались к переносице, образовав целую сеть извивов и рытвин. Лоб, словно испаханное чёрное поле, как бы ощетинилось своими кочками и корнями, медленно менял цвет с чёрного загорелого на жёлтый. И всё лицо его вздрагивало мелкой дрожью. Потухшие глаза его были обращены на реку.
– Эх, Иван, Иван, – сказал он с болью и надрывом, и было не понять, к кому были обращены эти слова: не то к погибшему другу Ивану Уварову, не то к себе.
– Отец, успокойся. Не казни себя. Ты и так многое пережил. Стоит ли себя загонять в гроб раньше времени, – сказал Виктор.