— Знаешь, что, — Наташка вскочила и наклонилась к моему уху. Я
одергивать ее не стал, с девки молодой станется ор на всю столовую
поднять, пусть уж шепчет лучше, а я выводы сделаю, может, и узнаю
чего интересного, бабские истерики они порой не контролируемые и
выболтать она может, даже то, что глубоко в душе хранила. — Я,
пожалуй, деду напишу, что ты совсем совесть потерял и от рук
отбился, — она говорила тихо, чтобы лишние уши не слышали
подробностей нашего скандала. — А я всегда говорила ему, чтобы тебя
в кадетский корпус при Императорском дворце отдать следовало, чтобы
дурь всю выбили окончательно. И плевать на разногласия. Вот теперь
пускай пожинает плоды материнской любви и заботы, если в воспитании
участия не принимал, и меры принимает, чтобы ты и дальше его не
позорил. — Она распрямилась и ушла от меня, возвращаясь к своему
столу, за котором сидело несколько девиц.
Куда ты отпишешь письмо, Наташа? На тот свет? Или... Я удивленно
смотрел ей вслед. Что же это получается, наш дед Петр Алексеевич
жив? А где тогда родители? Ежели Годуновы правят Российской
империей, то деду и нужды не было отца в измене подозревать, да
казнить руками Толстого. Но что тогда здесь случилось?
— Романов, ты, похоже, и правда того, с катушек за лето слетел.
Даже интересно, что с тобой произошло, — прошептал наклонившийся ко
мне Дмитрий. — Ты поэтому мне за все лето не перезвонил ни разу?
Ладно, не парься, я уже давно привык к твоим закидонам. Ты есть-то
будешь? А то скоро урок, а ты даже еще не притронулся ни к
чему.
— Да, буду, — и я принялся быстро есть, даже не чувствую вкуса
того, что в рот кидал. Расправившись с последним куском, я отложил
в сторону вилку, подивившись ее форме, но не заостряя на этой
незначительной детали внимания и без этого потрясений хватало. —
Карамзин, — позвал я Дмитрия. — А что у нас сейчас за урок?
— Ты когда-нибудь начнешь расписание запоминать? — он лишь глаза
закатил. — Нет, был не прав, каюсь. За лето ты нисколько не
изменился. Сейчас у нас выездка, и на сегодня все. Нужно же еще
будет коней расседлать и поставить в стойло. И обтереть, — он
поморщился. — Не понимаю, зачем нам вообще этот анахронизм? Все
равно дворяне только на императорских парадах на конях
выезжают.
Он встал и, подхватив своей поднос с грязной посудой, понес
куда-то на отдельный стол. Я оглянулся по сторонам — все делали так
же. Никто не оставлял свой поднос просто на столе. Поэтому я также,
как и все остальные, отнес грязную посуду в одно место и поспешил
за Карамзиным.