В первые, отчаянно воровские годы новой России (в самом начале девяностых) укатали Чапая крутые горки – скупили заезжие хозяева в «Свете Октября» акции, выкинули председателя из кабинета с его гранеными стаканами, а через полгода, продав под нож весь скот, разорили хозяйство полностью.
Корытин тогда уже в городе сидел, в хорошем кабинете.
2.
Сашку-таксера в «Огоньке» все любили. Улыбка у него была простая, как бы извиняющаяся: уж не взыщите, мол, что я такой нескладный и долговязый. Вдобавок ко всему Сашка заикался. Несильно, правда, но в волнительные минуты прижимало. А вот когда выпивать случалось, творилось чудо: речь Сашки становилась ясной и плавной, словно никогда не водили его в детстве к логопеду.
На дачку к Максимке они пришли вдвоем с Рыжиковым. Трезвые пришли, поэтому Сашка Миронов больше молчал, чтобы заиканием своим людей не тревожить. Впрочем, таджика как потревожишь – любому гостю рад. Вот и сейчас сидел он на лавочке у своего домика-развалюшки, брошенного несколько лет назад пенсионерами Стопиными, и хорошо гостям улыбался.
– А мне теть Люба хлеб дал, – поделился он радостью, – и суп в пакетик. Кушать будем.
– Кушать, – это ты погоди, – положил ему руку на плечо Рыжиков, – ты скажи без своих насреддиновских хитростей: выпить есть?
– Б-б-б-б, – затянул было Сашка, но Борис его остановил:
– Да что ты сразу материться? Так даст. Есть ведь, Максимка?
Пока сторож лукаво улыбался блестящими глазами, таксера прорвало:
– Б-б-орис! За-за-чем так сразу? Мы ж ему леща принесли!
– Ах, да, – вспомнил притворно Рыжиков и вытащил из кармана куртки газетный сверток, в котором действительно оказался солидных размеров вяленый лещ, – Вот, смотри, закусон какой. Грех не использовать.
Лещ был действительно славный – бокастый, с крупной, седоватой от соли чешуей. Рыбалка была вечной страстью Рыжикова, страстью, которую отказывались понимать и принимать близкие, на которую не жалко было тратить невеликие последние деньги, и которая, так же как дача, позволяла на время забыться, убежать от бездушного, безжалостного города.
Максимка лещу обрадовался (он вообще рад был почти всему в жизни, принимая мир таким, какой он есть, безо всяких претензий и возражений), бросился вытаскивать из домика на улицу кривенький стол: дескать, посидим сейчас, посидим, да еще под яблонькой, как тут душе не запеть? И самогонка, естественно, появилась, где ее доставал тут сторож, никто не знал (может, и сам гнал тихими ночами), но только уж если кого прижимало утром – шли.