– Опять охламон свою дуду завёл! – и закричала-позвала: – Подь сюды, жив-ва!
Типкин вошёл, конечно, снял фрак, а черные брюки и не надевал, был всё в той же любимой старенькой полосатой пижаме.
– Чё стряслось? Пожар? Али наводнение?
Жена ласково взглянула на него, сказала нежно:
– Пошто хвостатый пинджак снял? За него деньги плочены! И чёрных брючат нету. Я тебе чё, велела? К жениху при полном параде явиться! Это из-за тебя Додик сбёг!
Клео вступилась за отца.
– Маман! Он не при чём! Хоть Папа Римский пришёл бы, я, всё равно, твоему Додику под жопу коленом!
Типкина решила не продолжать этот разговор – бесполезно, поезд уже ушёл. И произнесла более спокойно:
– Одевайся, как велела, и будь дома, Маргоша нового жениха приволокёт, встреть и приветь. А за этой следи, чё бы не фордыбачила. Новый жених – первый сорт!
– Следи, следи, – Клео усмехнулась. – Мне все твои придумки с женихами паралелльно!
Ева Сидоровна сделала вид, что ничего не слышала, и продолжала:
– А я в сантехнику двину, постараюсь быстро обернуться, не пошла бы, да уже договорилась. А дело важнейшее! – ждала вопросов, что за дело такое, но собеседники молчали, тогда сказала сама: – Зачем туда, вжисть не угадаете!
Типкин не заставил себя ждать, сразу выступил.
– Знаю, знаю! Самолёт покупать!
Клео захохотала, громко и обидно.
– Папан! Прикольно! Уписаться можно!
– Вам всё смешки, – Ева Сидоровна покачала головой. – За золотым унитазом!
Муж и дочь смотрели на неё, приоткрыв от удивления рты, Рауль Лукич опомнился первым.
– Чё-то я плохо слышать стал… Повтори, пожалуйста.
И она с удовольствием повторила:
– За золотым унитазом! Будет у нас такой в сортире стоять! Блестеть и сверкать!
– Маман! Полный облом! – только и смогла сказать Клео.
А Ева Сидоровна продолжала свой рассказ:
– Была надысь в одном дому, кругом блеск! Импорт! А в ванной и сортире – голые бабы!
– Бабы! Голые! – не выдержал Типкин. – Совсем, али частично?
– Ну, горе моё! Охламон! Фотки там такие висят большие! В полстены!
Клео тоже не могла не выступить.
– Зашибись – не сортир, а вернисаж! – и громко запела: – Ах, вернисаж! Ах, вернисаж! Какой портрет, какой пейзаж!
– Вернисаж, это точно, – согласилась с мей мать. – Заходишь туда, и всё у тебя поёт! Там главное углядела – золотой унитаз!
– Зачем такой? – спросил Типкин.