Никодим сморщился, как от зубной боли, и отвёл глаза. Ему было досадно, но гордость и упрямство, хоть и не принадлежали к добродетельным началам, зато помогали ему в этот момент не пасть духом. Надежда на спасение ещё теплилась в его сердце. И тогда он сказал Рафаэлю:
– Ладно, что дальше-то делать будем, профессор?
– Пойдём вперёд вместе, той же дорогой, что у шлаковых гор начиналась, – ответил с уверенностью проводник, – настоящие испытания ещё только ждут тебя впереди. Настало время тебе окунуться в самую гущу вселенского зла – мы направляемся в город-миллионник Пандемониум – столицу Ада.
И они вместе ступили на дорогу, убегавшую вдаль извилистой ленточкой, и тронулись в путь.
Примерно шагов через восемь приветливая солнечная полянка, а вместе с нею и извилистая дорожка вдруг закончились гигантским обрывом, у которого, казалось, не было ни дна, ни противоположного края. Головокружительной глубины раскол перпендикулярно пересекал их путь и убегал за пределы видимости правого и левого горизонтов. Но, к счастью, это не был тупик, так как вниз уходила крутая каменная лестница настолько впечатляющего масштаба, что нижние ступени терялись в облаках серого тумана, и разглядеть их не было никакой возможности. Над лестницей мрачным полукругом изгибалась резная арка, на которой, как и полагается, были высечены знаменитые слова: «Оставь надежу, всяк сюда входящий!», видимо, чтобы у новопреставленных душ не оставалось лишних сомнений касательно верности выбранного направления.
– А вот и лифт! – ухмыльнулся Ангел. – После вас, друг мой!
Никодим с опаской заглянул вниз, и его голова тут же закружилась от страшной высоты, что открывалась его взору. Он сделал первые несколько шагов и начал спускаться. Шли они долго, на Земле его ноги уже давно заныли бы от усталости, но здесь, к счастью, боли не было, так что ступени мелькали под ногами одна за другой, а взгляды путников услаждались великолепным видом на бескрайние воздушные просторы. Вокруг постепенно начали сгущаться какие-то облака, похожие на серый туман, становилось заметно прохладнее, и солнце постепенно тускнело и меркло, пока окончательно не скрылось за краем обрыва, оставив путников в густых и сырых сумерках. Казалось, что они миновали уже тысячи ступеней, а дна всё не было видно. Никодим несколько попривык и с любопытством разглядывал пейзаж. Рафаэль, который до этого воздерживался от каких-либо комментариев, вдруг весело проговорил: