Потом я завязал с журналистикой и оказался на распутье. Я получил от газеты солидное выходное пособие, однако не представлял себе, что с ним делать дальше. Собственно, со мной так было всегда. Меняя одну профессию за другой, я не пытался толком освоить ни одну и никогда не задавался целью сделать карьеру. Я начинал новое дело, словно вламывался в чужой дом. Вот и прошлым летом, когда Симон пригласил меня поработать в его ресторане в Сольвикене, я с готовностью согласился.
Я снова заглянул под кровать. Она спала.
Тут мне пришло в голову задействовать компьютер: может, хоть с его помощью получится понять, что заставило двоих мужчин преследовать девочку, причем с таким упорством, что один даже пытался ворваться в мой дом. Если, конечно, все это мне не почудилось.
Лицо девочки оставалось спокойным. И вся она была такой домашней, уютной. Вполне возможно, что дети тянулись ко мне, однако я никогда не мечтал иметь ребенка. Меня привлекало совсем другое: дороги, путешествия, полеты, музыкальные группы, новые возможности, нескромные взгляды.
Я всегда был падок на такие вещи, даже слишком.
Таким людям не до детей.
Так мне кажется, во всяком случае.
Хотя что я, собственно, знаю?
И хотя девочка воспользовалась моим полотенцем, на ее лице оставались грязные разводы.
Она свистела во сне. Вздыхала. Сглатывала.
У меня на глаза навернулись слезы. Я редко плачу. И не потому, что это не мужественно – никогда не придавал значения такого рода болтовне, – просто до сих пор жизнь не предоставляла для этого серьезных поводов. Одна знакомая называла меня бесчувственным. Другая – реалистом. Третьей вообще нечего было сказать по этому поводу.
Последний раз я плакал прошлым летом, когда однажды ночью долго не мог заснуть в ожидании звонка от женщины по имени Бодиль. Я плакал, потому что она не звонила, потому что я был влюблен и одинок и мне страшно ее не хватало.
Но сейчас я сдерживал рыдания, потому что боялся разбудить девочку. Так мне казалось, по крайней мере.
Я не уверен, что ее разбудили мои всхлипывания, но она вдруг пискнула, отпустила мою руку и отодвинулась от меня к стенке.
Потом оглядела комнату, стараясь не встречаться со мной глазами.
– Эй, ты… – окликнул я ее таким задорным тоном, что не узнал собственного голоса. – Все трясешься? Трус не играет в хоккей.