Собрание закончилось заполночь. Бойцов вышел с него совершенно одуревшим. Но в памяти остались выступления Бояршинова и Васина. Дельные вещи говорили, для непосредственной работы по розыску и следствию важные.
Так и рассказал начальнику все поутру. Сокол-Номоконов внимательно выслушал. И не перебивал, и ничего не сказал. Но поручение новое выдал: проштудировать все материалы состоявшегося в марте первого съезда начальников областных и железнодорожных управлений Народной милиции ДВР, особо обратив внимание на принятую съездом специальную директиву по реорганизации уголовного розыска, которая требовала провести незамедлительную проверку благонадежности агентов угро, принять меры к немедленному восстановлению системы регистрации преступников и преступлений.
Иван Иванович помнил, что раньше, когда он еще начинал работать в милиции в восемнадцатом, существовало при городском управлении уголовно-разведывательное бюро. Там накапливались сведения не только обо всех проживающих в городе преступных элементах, но и местах их сборищ, притонах, всяких подозрительных домах. Теперь же, увы, от былых сведений остались крохи. Что-то пытался собрать помначальника городского отделения уголовного розыска Сметанин.
– Задачу нам с тобой, Иваныч, далеко непростую выдали, – говорил, прихлебывая чай из потрескавшейся фаянсовой кружки, Сметанин. – Не потому, что бумажный ворох перелопатить требуется. И даже не перелопатить – навозную кучу руками перебрать и найти жемчужное зерно!
– Навозную кучу, жемчужное зерно… – усмехнулся Бойцов. – Тебе бы, Михалыч, басни писать.
– Басни не басни, а насчет зерна… – Сметанин отставил кружку. – Это, друг мой, означает, что придется нам с тобой – больше некому – засесть за составление инструкции-наставления для угрозыска. Кстати, от Колесниченко об этом прямое указание имеется.
Сметанин был старым спецом угро. И партизанские порядки в создаваемой милиции ему не нравились. Резкий на выражения, авторитетов среди новоявленных милицейских начальников не признавал, мог любому из них высказать в глаза свои неприятные суждения о той или иной проведенной операции, разнося в пух и прах за неумелость и дилетанство.
Начальнику угро Гадаскину, ностальгирующему по кавалерийской лихости былых партизанских побед, замечания и суждения Сметанина вообще словно нож по горлу, потому он с радостью и сплавил Петра Михайловича на бумажную работу, пусть и временную. «Нехай инструкцию пишет! Больно умный, можа и мы поумнеем, опосля, как его вирши прочитаем!» – съязвил Гадаскин, у которого со Сметаниным с первого дня взаимная антипатия сложилась.