Нелепая фигура в байковом халате еще
раз мелькнула в зеркале заднего вида и пропала, сменившись на яркие
вечерние огни улиц.
- Чего она хотела? – спросил Вадим,
виртуозно вливаясь в сплошной поток на Карла Маркса.
- Она…, - Алла собралась было
придумать какую-нибудь дурацкую историю про обещанную Вагиной
плойку для волос, но вдруг забыла обо всем на свете, возбужденно
принюхиваясь, - Это что – «Фаренгейт»?
- Ну, да, - губы Вадима дрогнули, -
твой подарок… с утра достал, и мне показалось, что совсем
недурственно пахнет.
Алла не удержалась и, склонившись к
водителю, почти уткнулась носом в его на удивление гладко выбритую
шею. Она с самой юности всеми фибрами души любила этот аромат, и на
прошлый Новый Год, когда делала подарки своим работникам, не стала
дарить Вадюне сертификат, а купила большой флакон «Фаренгейта» в
смутной надежде, что тот будет им пользоваться, чтобы доставить ей
удовольствие. Но он, благосклонно приняв подарок в догонку к
злосчастной косухе, продолжал пользоваться каким-то своим
дезодорантом, совершенно игнорируя намек. И вдруг…
- Так это… из-за него у вас
произошла ссора? – догадалась Алла.
Вадим скривился, пожимая плечами.
Видно было, что ему совершенно не охота обсуждать
- Нет, - ответил он, - у нас
произошла переоценка ценностей. Но зачем тебе это знать?
- Незачем, - быстро ответила Алла,
хоть и изнывала от злорадного любопытства.
Когда Вадим выехал на Байкальский
тракт, Алла стянула сапоги и закинула неожиданно точеные ноги в
тонких чулках на приборную панель. Из динамиков звучала уносящая в
молодость старая песня Металлики «UnforgivenTwo». Пробивающийся в приспущенное окно воздух
раздувал загустевшие и порусевшие волосы, а Вадим, обычно следящий
исключительно за дорогой, то и дело кидал на Аллу многозначительный
зеленоглазый взгляд из-под густых черных бровей.
Чудеса продолжились и в Листвянке,
где Алла, прежде чем выйти из машины, привычно достала кошелек и
протянула Вадиму карточку.
- Не дури, - ответил он, - это ведь
я тебя пригласил.
Уютный крошечный ресторан на первом
этаже гостиницы, освещенный лишь свечами, с великолепной кухней,
где Дюня, разомлев от выпитого коньяка, внезапно передвинул к ней
вплотную свой стул и стал что-то неразборчиво и страстно шептать на
ухо, сжимая ее колено под столом теплой сильной ладонью.