– Мудозвон, – горестно покивал Куян, – разве тебе дано постигнуть, какие сладчайшие кина мне крутит Всемогущий.
– Что, не про принцессу?
– Ну, не без нее, само собой, это ты конечно в точку, распред-твою смазь, – он позевнул до слез и уже совсем деловито осведомился, – ключик на пятнадцать расчехлим?
– Само собой, – блаженно улыбнулся Ванек. – А тряхнуть стариной не хочешь?
– Всегда готов! – он повернулся к нему спиной.
– Ну что ж, попашем, папаша! – Ванек стиснул ему в кольце рук грудную клетку, прогнулся, отрывая его от земли, затем стал потряхивать, звучно защелкали, захрустели позвонки и ребра. Куян при этом действе едва не терял сознание от удовольствия. Затем он, расторопно орудуя спецключом, открыл кран внушительного бака из нержавейки, где на боку корявыми красными буквами было начертано: «Отработка маслов». В подставленные стаканы зажурчала брага, легкая, пенистая, игристая.
– Ум-мм! – оба прижмурились.
– Нектар, амброзия, пища богов! – стонал Ванек.
– Ляпота-аа! – вторил Куян придушенно.
«Куяна» нашему водиле впаяли ещё в детстве, за не по годам рассудительность да сходство с премудрым дедушкой Куяном, кто просиживал тогда на завалинке дни напролёт, всесезонно обмундированный в шапку и пимы с кожушком. И ещё одна кликуха за нашим Куяном числилась – «Гусак», но это уже из обидных, за дефект, за долгий нос, что явно на двоих рос. Матушка его покойная, бывало, говаривала шутя, долгота, дескать, эта затем, что суюшка сынок её несусветный. Ну а изначально наш дошлый Куян наречён был Михаилом, признан законным сыном Авдея Поспелова, потомственного станичника, чья зажиточность после расказачивания и раскулачивания определялась топором на семь дворов да в один кафтан троих согнанием. Что и отвалил наследникам.
Куян на всё это не сетовал, потребностей он был самых скромных, определяя быль свою хожалым аршином – был бы хлебушка край, а уж с ним и под елью рай. Подтверждал эту установку даже его домишко – балаганишко с одним оконцем на улицу, стены же были наглухо задрапированы темной толью. Как слепил его Куян наскоро, так боле рук и не прикладал, как и ко всем прочим изгородям-сараюшкам. Женушка было кой-когда начинала гневаться, но скоротечно, так как у Мишеньки её находился пусть однообразный, зато безотказный ответ, заявлял с придыханием шельма, что, мол, превыше всего на свете для него она, Александра Степановна, радость глаз его вековечная, всё же прочее для него пустяки тленные. И мог так, зараза, объявлять многажды на дню, с неподдельным восхищением в глазах и в голосе восторженностью, хоть трезвым, хоть не совсем, но всегда на одной ноте: «Пр-р-рревышше всего!» и ваших нет.