А ее подруга? Провожавшая ее студентка? Она-то как могла принять ее за… гм… за ту же самую, если та же самая уже, как получается, была похоронена? «Она и не принимала. Она видела лишь то, что было нужно Ланлаку. А было ей нужно совсем немногое: чтобы ее исчезновение ни в коем случае не связали с Писаком. Даже в человеческом теле она могла бы попасть в столицу и без всякого самолета. Но ей было нужно, чтобы нашелся свидетель, который бы подтвердил: да, она улетела, а не уехала; улетела в Лиму, а не уехала в Писак. Потому что она твердо знала: она обязательно вернется, чтобы отомстить. Ведь она не только любила. Как-никак, она была еще и абсолютным злом».
И все-таки оставались вопросы, на которые, впрочем, священник отвечал, практически не задумываясь. Например: почему, коли так, призрак сразу не назвал ужасную сущность ее настоящим именем, прибегнув к сложной игре слов? Уж «Ланлаку» -то можно было и пальцем в воздухе начертить! Никаких «разночтений» не возникло бы! «А потому что, – в лице священника снова появилось что-то очень детское и наивное, – и здесь всё пошло совсем не так, как могло бы, если бы мы имели простую данность: вот зло, а вот побеждающее зло добро. Не все так просто. Помните, призрак плакал, указывая на место захоронения? Помните, с какой нежностью он положил на корни дерева женскую шапочку с помпончиками? Ведь все это прямо свидетельствует о том, что, как бы он ни поступил с Ланлаку, раскрыв ее истинное „лицо“, он и сам пал жертвой ее чар! Пусть она сама влюбилась в собственную жертву, но и выбранная ею жертва полюбила ее саму! Уже только поэтому призраку молодого человека было непросто называть свою любовь настолько прямым и настолько ужасным именем. Но и этого мало. Даже умерев, он не желал ее возвращения в мир. А ведь, согласно верованиям, всего лишь назови Ланлаку ее настоящим именем, всего лишь позови ее таким образом, и она придет. Да и только ли согласно древним верованиям? Все, чему мы являемся свидетелями прямо сейчас, все это демонстрирует нам, насколько сложно устроен мир: и зримый нами, и тот, о котором, пока мы сами не умрем, мы мало что знаем. Возможно, умерев, молодой человек на собственном опыте убедился в том, что имя Ланлаку и впрямь лучше не называть». Но что же все-таки случилось на заправке? Почему именно на ней? Причем тут испугавшийся тогдашний кассир? Куда подевалась семья из Лимы? Почему Ланлаку, собираясь вернуться для мести, намеревалась сохранить в тайне место гибели тела той, кого принимали за студентку из Боливии – Марию Эспиносу? Какой в этом смысл? Если Ланлаку нельзя убить простым кухонным ножом, разве она не может вернуться и без сохранения каких-то тайн, приняв то же самое обличье? И зачем молодому человеку понадобилось возвращаться на заправочную станцию в Рождественскую ночь – в ночь необычного звездопада?