Начнем с детства, потому что оно – корень всей нашей жизни и на нем держится и питается все живое.
Первое воспоминание – далекие пятидесятые годы: жаркий день, я лежу в большом бельевом тазу, в саду, недалеко от тропинки, по которой часто ходят соседи. Мне, трехгодовалому малышу, очень стыдно за свое обнаженное тельце, и, перевернувшись на животик, я стараюсь спрятаться за железными стенками таза. Так первое понимание жизни среди людей проявилось не через любовь, а через стыд, который играл главенствующую роль среди других чувств.
Шло время, и моя стыдливость прошла. Познакомившись, и кое-как узнав друг друга, мы со сверстниками нашего двора организовали, как сейчас принято говорить, банду малолетних сорванцов. Я, конечно, был главарем этого сообщества.
Мы в то время жили под Москвой на станции Быково. Наш дом до революции был дачей богатых купцов. Это было бревенчатое п-образное строение на каменном фундаменте. В левом крыле жила семья моего приятеля Лешки, малолетнего сорванца, и его тощей, но отчаянной сестренки Гали. В центральной части дома жила наша семья: отец, который работал в Москве, в Кремле, каким-то начальником, мать, которая работала в одной организации с отцом, и я.
В правом крыле дома жила одна пожилая толстая женщина. Она очень любила цветы и своего сибирского кота. Из-за ее цветов и этого кота у меня были большие неприятности.
В субботу и воскресенье я был всегда дома, а в рабочие дни – в детском садике, в Люберцах! Когда я приезжал из детского сада, для Лешки и Гали наступали праздничные дни. Однообразный ритм их тоскливой жизни был нарушен – мы отправлялись совершать свои детские подвиги, как-то: забравшись в цветник толстой соседки, деревянными саблями сбивали головки георгинам и другим красивым цветам. Мы представляли себя героями из сказок, которые боролись со всякой нечистью. Если на глаза нам попадался ее большой сибирский кот, то я, как главарь, пускал его поплавать в большой пожарной бочке. На вопли кота выбегала его хозяйка и с жалобами на «сорванцов-головорезов» летела к моим родителям. Пока моя мать ее успокаивала, отец спокойно вынимал свой фронтовой офицерский ремень и без крика и шума просовывал мою голову себе между колен и шлепал по моей тощей заднице несколько раз на глазах кричащей соседки. После моих истошных воплей соседка успокаивалась и тихо уходила с мокрым грязным котом.