И тут же с надеждой впиваюсь взглядом в объектив:
– А вдруг все-таки она у меня вылетит?
Дома бабушка Ирина, взглянув на готовый портрет, констатирует:
– Съест ведь глазами-то человека…
А на портрете запечатлена всего-навсего детская мечта о птичке в недоверчивом и, вместе с тем, полном надежды взгляде.
Вечером фотограф, обосновавшись в чьей-нибудь избе, встречает по очереди целые семьи. Нарядные дети с родителями идут, как на праздник, запечатлеть себя на память. Младший брат прячется на печку, боится фотографироваться: полагая, что исчезнет, переместившись на открытку. Его как-то уговаривают. На меня надевают взятый напрокат матросский костюмчик.
С портрета девчушка глядит недоверчиво-строго,
не веря, что вылетит птичка и все же надеясь.
В глухую деревню, давно позабытую Богом,
явился фотограф, в дремучести удостоверясь.
Народ – как на праздник, изба переполнена светом,
ковер с олененком, садимся семьей на диванчик.
Брат плакал – боялся: а вдруг он исчезнет бесследно,
и лишь на картинке останется маленький мальчик.
Но сходства с портретом я в зеркале вижу все меньше.
И только в глазах та же самая птичка надежды…
С радостью хожу в детский сад. Нравятся большие многоместные качели во дворе. Зинаида Ивановна подсаживает нас на длинную широкую доску, веля крепко обхватить друг дружку за спину, и раскачивает. Со стороны качели кажутся большой сороконожкой.
И теперь: стоит мне сесть на какие-нибудь качели – тут же внутри поднимается знакомый восторг. Не поверите удаче: недавно, выйдя с компанией из кафе, не устояла перед раскинутым на площади батутом, пустующим из-за непогоды, и, оставив все предрассудки, скинув босоножки, за двадцатку вволю напрыгалась. Наверное, мне повезло не расстаться с детством, сидящим во мне жизнерадостным щенком, готовым в любую минуту вырваться наружу и резвиться.
1957 год. У старшей сестры Капы в 18 лет проявился скрытый порок сердца. Врачи отказались что-либо делать. Привезенная из районного города, она лежит на кровати с опухшими, как столбы, ногами и слабеет с каждым днем. Однажды просит маму:
– Мамочка, можно, когда я там пообживусь, Тонюшку от вас к себе заберу? Очень ее люблю, мне с ней там веселее будет, да и тебе легче…
Похоронили Капу, а через два месяца со мной случилась беда. Вскипятив утром самовар, мама налила из него воды в ковш, чтобы остыла: отец собирался бриться. Подбежав к столу, я ухватилась за ручку ковша и опрокинула на себя кипяток. С меня, визжащей, стащили платье, а вместе с ним прилипшую к ткани кожу с шеи, плеча, груди…