. Потому что это устройство, эта возникающая организация власти (назову ее пока именно так:
власть) обладает рядом каких-то гибридных, смешанных свойств.
Покровского занимал вопрос: как возможен прогресс в рамках такой, как он говорил, «замшелой», архаичной политической организации? Между тем она легко вошла во все поры социальности, располагая всеми видами воздействия, от насилия до госкапитализма. Каким образом в рамках столь косной политической формы Россия пришла к крупным секторам буржуазного развития, к рабочей революции? Покровский понимал, что парадокс необъясним изнутри России. Российский феномен надо объяснять в мировом контексте, ибо само явление России вытекало из мирового процесса непосредственно. Для времени, когда такая организация власти возникла, имея в виду Петра и его реформы, она была внове. Сочетание голого насилия, прямого распоряжения человеческими судьбами (что действительно отсылает к практике азиатских деспотий) со способностью перенести и встроить в русский социум существеннейшие элементы европейского развития. Иногда с опережением к Европе!
Когда Витте в конце XIX века вел политику усиления мощи Российской империи за счет новых экономических инструментов, он слал сотрудников в Соединенные Штаты, где возникали синдикаты и тресты, и создавал сверху такие же капиталистические монополии внутри России. Централизацию российских капиталов ставили на службу форсированному развитию, которое, в свою очередь, обеспечивало расширение архаичного здания Российской империи.
Такое распоряжение, такое влечение власти – дойти до каждой человеческой жизни и ею распорядиться – позволяет говорить о рабстве. В сочетании с проходящим сквозь века умением использовать любые рычаги распоряжения людьми для ассимиляции продуктов развития свободы.
Может показаться не совсем понятным, для чего я здесь акцентирую понятие рабства? Оно оказалось внутренне важно для русской мысли и потому важно для понимания всей русской истории XIX–XX веков. Возникновение крепостного «права», которое вернее называть крепостным рабством, представляло собой атавизм, но атавизм, модернизированный европейским развитием и политикой власти-гибрида.