Соломея, с грустью глянув в лукошко, полное едва на треть, вздохнула:
– Ладно, Мария, пойдем, коли надобность такая. Заряна, догоняй.
* * *
Крепость Корела, срубленная из толстенных, в полтора обхвата, северных сосен, возвышалась на каменистом острове у самого истока Вуоксы, вытекающей из озера в суровую Ладогу, и надежно перекрывала схизматикам путь на Русь жерлами десяти пушек, способных стрелять каждая каменным ядром размером в человеческую голову. Однако, при всей своей неприступности, она имела серьезный недостаток – малые размеры, всего сто на полтораста шагов. Во время войны, при осаде, здесь могли худо-бедно вместиться все жители города и окрестных деревень – но для обычной жизни она была, конечно же, слишком тесной. Посему в мирные годы твердыня использовалась скорее как большой амбар, в башнях и стенах которой, под надежной охраной караульных, у людей хранились съестные припасы, оружие и ценные вещи, сами же корельцы жили на южном берегу реки, в просторных избах, возле бань, хлевов и огородов. Здесь же находились и базар, и ремесленные мастерские, и купеческие путевые сараи. Возле южного берега тянулись также причалы для торговых кораблей. Здесь, конечно же, стояла и воеводская изба, в которой платилась пошлина, собирались подати и в которой именем Великого князя вершился суд по случающимся между жителями спорам.
В знойный летний полдень город стоял почти пустым. Весь скот жители выгнали на пастбища еще на рассвете, сами разошлись по делам и работам. Шум, стуки и перекрикивания доносились только со стороны причалов, где перед новыми дальними походами ремонтировались потрепанные штормовой Ладогой или побитые о скалы камнистой Вуоксы корабли – корельским плотникам работа всегда находилась, только тес успевай подвозить.
Девочки быстро пробежали по пыльным улицам, нырнули на огороженный тыном воеводский двор, через заднюю дверь вошли в избу, оставив лукошки на кухне, перешли на чистую сторону дома и постучались в дверь воеводской горницы:
– Звал, батюшка?
– Заходите, заходите! – Воевода Сабуров одет был по-домашнему: длинная красная рубаха выпущена поверх штанов и опоясана кушаком, на бритой голове – только любимая выцветшая тафья, когда-то вышитая покойной супругой. Длинная седая борода, расчесанная, мирно покоилась на груди. Юрий Константинович сидел за столом, усыпанным свитками, три из которых были развернуты и прижаты, чтобы не скручивались, один – чернильницей и ножом, два других – просто окатанными камушками. – Наконец-то! Заждался уж совсем!