Он недоверчиво посмотрел на меня и записал что-то в свой протокол.
– Так, товарищи. А теперь повторим все сначала. Без шпаргалки, пожалуйста, – прикрикнул он, заметив, что Сашук косит глазом в его записи.
У нас была хорошая память. Мы верили в то, что говорим, больше, чем в истину. Я бы на месте этого верзилы тут же поверил. Но он продолжил свое дознание и неожиданно спросил:
– Ну и как вам жилось в Улан-Удэ, Эрик Васильевич?
– Ну, а что тут скажешь? – артистично удивился я, поняв, что не знаю ни имени, ни фамилии этого папика. – Буряты они и есть буряты.
– И все?
– А что еще? – Я на секунду замялся. – Осколки татаро-монгольской орды. Наши люди. Копал однажды червей. Ко мне подошел бурят и спросил: «Ты их есть будешь?» Представляете, как у них голова работает? Мальчики в классе часто пукали. Нет чтобы в открытую. По-честному. Хоть посмеяться можно. Так они исподтишка… исподтишка… Хорошо, что мы сюда переехали.
Я удивился, заметив, что лицо директора неожиданно просветлело.
– Иди-ка сюда, – сказал он и, когда я подошел, дал мне громкий болезненный щелбан по лбу указательным пальцем.
Повторил эту же процедуру с Сашуком.
– Если не принесете мне «Виконта де Бражелона» на следующей неделе, завожу на вас уголовное дело. Распишитесь. Да, именно здесь.
– А вы матрасы со склада сдайте, – сказал Сашук. – Сами не ведаете, каким капиталом обладаете… Можете все у Мельникова скупить!
– Марш отсюда! – скомандовал он, подошел к двери и повернул ключ.
Назад мы уходили так же, как пришли. Через забор, у другой стороны которого стояли велосипеды. Мы видели, что директор курит в открытое окно и с вдумчивым интересом следит за нами. Я помахал ему рукой на прощанье. Он не ответил.
Дней через десять Мельников провел в своей лавке талонную реформу, и наши квитанции о сдаче тряпок аннулировались. У нас хватало на Дюма, Жюль Верна, Фенимора Купера и даже эротического Мопассана, которых вот-вот обещали завезти, но талоны больше не действовали. Мы с Сашуком подумывали облить ларек бензином и спалить его к чертям собачьим. Сколько трудов, умственных усилий, отчаянных жестов! Наши библиотеки увеличились книжек на десять, но до масштабов Кутявина и Штерна явно не дотягивали.
Я решил действовать в одиночку. Ночью, втайне от Лапина, я проник на территорию техникума и размотал тонкую стальную проволоку, которой вместо замка запирался склад. Потом довольно быстро перекидал матрасы через забор, хотя занятие – не из самых приятных. Они не поддавались, вырывались из рук, неуклюже борясь с моей воровской читательской страстью. Я перевез их на велосипеде в подвал нашего дома, складывая на раму по две штуки. Свалил на заплесневелый бомжовский диван, стоящий на пути к кладовкам. Никому, кроме меня, они не были нужны. За их сохранность можно было не волноваться. Я мог доставлять их в пункт приемки по одному хоть каждый день.