Стриптиз на 115-й дороге (сборник) - страница 45

Шрифт
Интервал



Ньюарк грохотал рэпом и автомобильным движением. В витринах сверкало сусальное золото, пестрела китайская сувенирщина. Яков Михайлович Гудман поджидал нас на выходе из здания администрации. Вид у него был понурый, борода скаталась, коленки на брюках обвисли. Тяжелые черные боты казались символом его тяжкого существования: переставлять ноги в такой обуви – сущая каторга. Проходивший мимо негр баскетбольного вида потрепал старика по плечу. Тот испуганно вжался в стену.

– Я бы хотел поговорить о главном, – сказал он мне, набравшись смелости. – Я же говорил вам, что все закончится хорошо. Вот все и закончилось хорошо. Давайте еще раз повторим слова молитвы.

Я отсчитал гонорар сотенными купюрами. Мы победили. Гуляем. В конце концов, он сделал все от него зависящее.

Вечером супруга напилась. Выпила литр шведского «Абсолюта». Перенервничала, устала. Перед судом мы не спали, и я клевал носом. Позвонила бывшая подруга, у которой жена работала нянечкой, поздравила с натурализацией.

– Если хочешь, могу пристроить ее официанткой в ресторан, – сказала бывшая подруга весело. – Она хорошо готовит. Может выучиться и на повара.

Супруге сейчас было не до этого. Она пила водку, не закусывая, и рыдала.

– Я еврейка, – говорила она. – Еврейка по дедушке. Белорусы всю жизнь издевались надо мной, смеялись над моим носом. Они считали меня агентом Запада. Называли пархатой. Говорили, что такие, как я, распяли Христа и сделали революцию. Били. Пытали в застенках. Тыкали пальцем. Это правда. Настоящая правда.

Я взял зеленоватую папку с завязочками, где хранились все ее свидетельства и документы, написал на ней большими буквами «Измена родине», и зашвырнул на шкаф.

Преступление и наказание

Я бы много дал, чтоб перечитать свою первую работу по Достоевскому. Самое радикальное произведение моей жизни. Школьное сочинение, за которое я получил двойку за содержание и тройку за грамотность. Я горжусь этим результатом до сих пор. «Преступление и наказание» я не читал: писал согласно внутреннему чутью. С проблематикой был более-менее знаком. То ли понаслышке, то ли по телефильму. Раскольникова не осуждал. Если бы перед убийством он зашел ко мне, я сказал бы ему: решай сам. У каждого дела есть свои плюсы и минусы. Это было главной мыслью сочинения. Раскольникова могли ждать великие дела. Зачем я буду наступать на горло его песне?