– А вот так – не знаю. Я его не убивала.
– Обидно, – с чувством протянул тот, что хотел меня полапать. – А ты хоть настоящая некромантка, или это тоже неправда? Может, это, поможешь нам, раз ты тут оказалась?
– Не, ребят, – поспешила я заверить конвой, – проблемы ваши решать не буду. Я работаю по ночам, на кладбище и с мертвецами. Остальное – по части ведьм. К ним и обращайтесь. Вот если вы меня отпустите – это совсем другое дело.
– Прости, ты нам очень нравишься. – Мой сопровождающий вздохнул. – Но мы не можем. Тогда нам самим головы отрубят, а семьи сошлют на рудники.
– Понятно. – На обратное я, признаться, не очень рассчитывала, а кидаться с маленьким стилетом на кучку качков-стражников было бы просто глупо, несмотря на то что в данный момент выглядели они не слишком воинственно.
Заговоренных браслетов на мне не было, поэтому даже простенького заклинания у меня бы сейчас не получилось – силенок маловато; а кладбища со свежими мертвецами поблизости не наблюдалось. Я же не ведьма какая-нибудь, чтобы колдовать по-настоящему, вот и стражникам было прекрасно известно, что некроманты без своих мертвяков как без рук. Я чувствовала себя слизнем, которого вытащили из панциря.
Обещанные начальником удобства – пустая одиночная камера и ведро для нужды – меня не очень впечатлили. Через крохотное зарешеченное окошечко в двери меня пытались разглядеть любопытные стражники, толкаясь и пихаясь, будто я была диковинной зверушкой.
– Ну мы, это, пойдем, – наконец заявил долговязый стражник, который уже достаточно осмелел, чтобы обращаться ко мне без клацающих от страха зубов.
– Удачи! – Я приподняла руку и попыталась улыбнуться. Если я собираюсь отсюда выбираться, то заводить дружбу со своими тюремными надзирателями мне не стоит – потом жалко будет убивать. Но удержаться я не смогла и помахала рукой.
Ужин, по-видимому, был включен в те самые удобства, о которых говорил мне начальник стражи, и представлял собой прокисшую огуречную похлебку и черствый ломоть серого хлеба. Травить меня было не в интересах тюремщиков, так что я со спокойной душой повозила ложкой в похлебке и съела хлебный мякиш. На большее меня не хватило.
В камере на единственной койке (в одиночной, позволю себе заметить, камере) лежал неподвижный субъект – то ли мертвый, то ли спящий. Из-под тонкого серого покрывала, рассчитанного, скорее, на детскую кроватку, торчала волосатая голова и не менее волосатые ноги.