На могиле
моих родителей не росло ничего. Погнутые чёрные ограды, как клетки
тюремных камер, чертили землю на небольшие участки. Буквы на
простой деревянной табличке давно стёрлись и мне с трудом удалось
отыскать могилу. Пришлось ориентироваться больше по памяти. Сюда
отец водил меня, когда наступала годовщина смерти бабушки и
дедушки. Они лежали поблизости.
Недалеко от
ограды нашлась старая выцветшая скамейка. На неё я и сел, думая о
тех, кого больше никогда не увижу.
При мысли
об отце я всегда вспоминал две вещи.
Первое, его
неиссякаемую любовь к рыбалке. До того, как родилась Леська мы
частенько вставали в предрассветную рань и ехали на электричке
куда-нибудь за город. Шли по ещё мокрой траве, нагруженные
всевозможным скарбом, и вдыхали прохладный воздух. А потом сидели
часами на берегу озёр и рек. Обычно молчали. Изредка говорили о
моей учёбе или планах на жизнь.
И второе,
его безграничное уважение к моему выбору, каким бы он ни был. На
одной из таких рыбалок я сказал, что хочу перевестись в
Школу изобразительных искусств. Другой бы отец на его месте вспылил
или начал меня отговаривать. Сказал, что я совершаю ошибку и
вообще, почему бы не заняться боксом или футболом? Вместо этого он
подробно расспросил меня, чем продиктовано такое решение? Как я
пришёл к нему? Что планирую делать дальше? В какой ВУЗ поступать и
на кого учиться? Кем однажды работать?
Да, он всегда вёл себя со мной, как
со свободным дееспособным человеком, а не безмозглым ребёнком.
Отец был немногословным человеком.
Крепким, как скала. Внимательным. Порядочным.
И мне будет его не хватать.
В противовес ему, мама приносила с
собой шум и лёгкий хаос. Была говорливой и очень смешливой. Двух
более разных людей было не сыскать во всём мире. Однако она
источала неподдельную любовь и дарила её всем щедрой рукой. Членам
семьи. Друзьям. Соседям. Дворовым животным.
Она проявляла заботу о каждом, не
прося ничего взамен. Каждый, приходящий в наш дом, чувствовал себя
желанным гостем. Я запомнил её улыбку, морщинки в уголках глаз и
грудной смех.
Мне будет не хватать её, покуда я
жив.
Леся пошла в неё. Росла озорной и
очень громкой, и в то же время, такой же отзывчивой и
добросердечной. Очень долго она не выговаривала букву «Р», и я
хохотал до слёз, слушая её торопливую скомканную речь. Простой
пересказ школьных будней веселил меня, как не могла никакая
комедия.