Крыть было нечем. Но капитулировать следовало, не теряя достоинства, и я спросил:
– А кто же, по-твоему, не фальшивка?
– Много кто, – блондин отпил из стоявшего перед ним толстостенного стакана. – Хочешь? Двойной бурбон с содовой. Настоящий. Рекомендую.
– Хочу, – сказал я.
Приподнявшись, он выбросил вверх руку – пальцы в виде буквы «V» – подавая знак бармену, который не замедлил откликнуться, прислав официанта с подносом.
– Спасибо, – произнёс блондин после того, как стаканы с бурбоном переместились с подноса на стол. Потом, обратил взгляд на меня.
– Выпей, потом договорим.
Три глотка виски сотрясли меня, как динамит, вытряхнув из доброго расположения духа – я и раньше был не в восторге от самоуверенно-снисходительного тона моего визави, а тут вдруг тон этот показался мне недопустимо оскорбительным.
Я уставился на блондина с вызовом.
– Ну и кто же, по-твоему, не фальшивка?
– Джим Моррисон, например. Его безумства многих восхищают, но вряд ли кто из ныне живущих музыкантов хочет вступить на этот путь. Его выходкам пытаются подражать, но получается лишь жалкая пародия. Перед его поэзией все, вроде как преклоняются, тащась от шальных образов и метафор, но мало кто замечает – во всех поэтических текстах сквозит одна и та же мысль, то уходящая на глубину, то выступающая на поверхность.
Так мирен и мягок был голос моего собеседника, так тих и спокоен, что струны агрессии ослабли, и злость моя улетучилась.
– Ну и что это мысль? – поинтересовался я с довольно, впрочем, мрачным видом.
– Мысль очень простая: я люблю жизнь, но и смерть считаю другом. Незадолго до смерти лидер группы The Doors Джим Моррисон написал:
«Я взбирался ступенями кладбища, шорохи, мгла…
Та короткая ночь лучшею порою была.
И пусть я одинок, так и не обзавёлся женой,
Мой единственный друг, ты по-прежнему рядом со мной».
Блондин отодвинул на край стола пустой стакан. Пригубил от полного.
– А когда Doors выступали в лондонском Roundhouse, у меня на DVD запись этого концерта, так там есть момент – Джим мимоходом заглядывает в объектив камеры и вполголоса говорит оператору: «Не парься, шеф, мы здесь ненадолго… совсем ненадолго». Прямо мороз по коже! И сколько ни смотрю, мурашек меньше не становится. А здесь, – он втянул носом воздух, словно принюхиваясь к беснующейся возле сцены толпе, – процентов на десять – наркотики, а на девяносто – имитация экстаза.