Евдокия Ивановна (обрадовано). А вот и Катя пришла с работы, соседка моя! (Обращаясь к ней.) Кать, это мой квартирант, учёный, о котором я тебе говорила давеча, Геннадий Александрович… Вы тут знакомьтесь, а я пойду, чтоб не мешать.
Кряхтя, уходит с бутылкой масла в свою комнату..
Катя. Совсем бабка чокнулась… с этим своим маслом. Замучила!!! День и ночь полощет свой нос и горло!
Не обращайте на неё внимания.
Геннадий. Да ничего… Вас как по отчеству?
Катя. Екатерина Фёдоровна я, а просто – Фёдоровна… Мне тут надо приготовить, молодой человек…
Геннадий. Да, да… Я пошёл, я уже попил.
Фёдоровна. Что ж, один чай?
Геннадий. Да… Но вообще я хожу в студенческую столовую. Тут, в общежитии текстильного института… (Уходит в свою комнату.)
Фёдоровна(вслед ему). Ну и хорошо… Люблю одна, чтоб не заглядывали.
Идёт в свою комнату и приносит в одной руке кастрюлю, в другой – большую чугунную сковороду. Ставит всё это на плиту разогревать. Сама в это время негромко напевает: «Хазбулат удалой…» Снова спешит в комнату и возвращается с бутылкой водки и хлебом. Потом содержимое кастрюли наливает в тарелку и ставит её на стол. Туда же водружает и сковороду. Открывает бутылку и наливает в граненый стакан (который достаёт из стола). Бутылку прячет в стол и, оглядываясь воровато на коридор, перекрестясь, одним махом выпивает. Крякает и начинает есть… Потом повторяет всё это и снова начинает петь – громче, громче…
Сама садик я садила,
Сама буду поливать,
Сама милого любила,
Сама буду и давать!
Входит Геннадий (смеётся).
Геннадий. Хорошо поёте, Екатерина Фёдоровна!
Фёдоровна. А что? Хочу – пою, хочу – пляшу. Я тут хозяйка – одна убираюсь! Твоя бабка только лечится: кхы-кхы, кхы-кхы…
Геннадий. Ну, зачем вы так? Она же старая, болеет.
Фёдоровна(зло). Болеет… Да я в сто раз её больней! Всю войну, как пригнали девчонкой из деревни, порох и снаряды делала на заводе.
Геннадий. Вы тоже не москвичка?
Фёдоровна(запальчиво). Да пошли они, эти москвички, знаешь куда! Они в октябре 41-го все бежали из Москвы, а нас, девчонок из деревни, не выпускали с завода. Сутками работали! Там и спали… А москвичи – чинуши – драпали, как крысы, на чём попало. И вещи тащили с собой, когда немец подошёл… Спасибо Сталину – в конце октября дал приказ: расстреливать на месте паникёров и трусов!